остались равнодушны даже к тембру моего голоса.
Я привожу Колины слова в точности. Мириться с таким внутренним убожеством не было сил. Круто повернувшись, я бросилась бежать домой, крикнув ему: 'Забыла выключить утюг!'.
Доклад состоялся, народу было много, демонстративно пришла и я, хотя эти семинары никогда не посещала. Физики-теоретики с упреком и даже враждебно посматривали на меня. Когда все разошлись, Петр Леонидович Капица, с удивлением посмотрев на Дау, спросил: 'Дау, как вы смогли пропустить этого прохвоста?'.
Несмотря на преуспевание своего шефа, Дмитрий Кнорре уехал в Новосибирск. Он был молод, истины науки интересовали его гораздо больше, чем карьера. Колечка негодовал: 'Представляешь, этот Кнорре уезжает в Новосибирск. Я его обеспечил шикарной квартирой, я ему создал блестящие условия для работы в Москве. У меня возникают такие грандиозные перспективы. Кнорре очень талантлив, он мне нужен, очень нужен. Уперся, как бык! Уезжает в Новосибирск'.
Может быть, я ошибаюсь, но тогда я подумала: такой кратковременный визит Кнорре к Ландау за 'липовой формулой' честного парня наставил на истинный путь. В 1974 году я случайно по телевизору услышала сообщение ученого, члена-корреспондента Академии наук СССР Дмитрия Кнорре. Мне очень понравилось это краткое, но деловое выступление.
А в тот далекий вечер Колечка, негодуя на Кнорре, говорил:
— Я очень удачно составил деловой краткий доклад о том, как мне удалось достичь таких блестящих результатов в борьбе с белокровием. Я все эти материалы отослал в соответствующие инстанции, я так спешил, чтобы успеть к отъезду Хрущева в Америку. Я давал такие карты в руки нашему представителю. Он мог бы козырнуть моей работой! Оказалось — все зря! Моей работой побрезговали, не взяли!
— Коля, ну ведь вам удалось вылечить только одну мышку, повторные опыты не подтверждались, и больше никаких результатов нет! Как можно козырять такой работой?
— Ну и что же? Я каждый день получаю сотни писем из всех стран мира, все стремятся повторить мой опыт. У них тоже никаких результатов.
— Коля, разве это не есть подтверждение того, что эта работа была липой? Если в искусстве неповторимость является ценностью, то неповторимость в научном эксперименте говорит о крахе!
В таких случаях Ландау говорил: 'Наука умеет много «гитик».
— Коля, у тебя с белой мышкой не работа, а фокус! Ты не сердись, у тебя все еще впереди, сейчас тебе ведь строят новый корпус?
— Да, он уже почти готов. Я заказал зеркальные стекла для окон, так пожалели, не утвердили. Семенов здорово выкладывается на эти работы.
— Он так уверен в твоем успехе?
— Ну, знаешь, в мои успехи поверил даже сам Ландау, а ты, злючка, не веришь. Когда я переселюсь в свой новый корпус, я это торжественно отмечу, а к тебе у меня будет большая просьба. Уговори Ландау посетить мои новые лаборатории. Это мне необходимо для престижа. Если у меня в лабораториях побывает сам Ландау, те, кто сомневался в чистоте моих работ, умолкнут! Н.Н.Семенов — крупнейший ученый нашей страны, лауреат Нобелевской премии, но авторитета среди ученых он не имеет. А твой Ландау — непревзойденный авторитет. Мне очень нужна его помощь в моих начинаниях, чтобы меня не называли авантюристом от науки.
— Колечка, это потому, что Ландау не имеет привычки ставить свою подпись под чужими работами, чего не скажешь о твоем шефе. Дау его всегда называет балаболкой. Себя Дау ученым не считает. Он говорит: 'Ученым бывает пудель, человек может стать ученым, если его как следует поучат. Я просто научный работник'. Еще Дау не любит выражение 'жрец науки'. По этому поводу он высказывается так: 'Есть люди с печатью жреца науки, это значит, что они жрут за счет науки. Никакого другого отношения к науке они не имеют'. Вот ты, Колечка, станешь настоящим 'жрецом науки'. Я уверена, ты преуспеешь, ты вынашиваешь в уме сложные, дерзкие планы, ты мечтаешь только о том, как с помощью интриг перехитрить весь мир. Ты уверен, что достигнешь небывалых высот, к своей заветной мечте стать академиком ты ползешь, крадучись по-кошачьи, настороженный, вооруженный отнюдь не научными знаниями. Сам говорил, не умеешь взять ни одного интеграла! Когда я слушала твой доклад о борьбе с белокровием в нашем институте, я убедилась — очки втирать ты умеешь. При этом держишься умно. Ты — дерзновенный человек, с которым уже все вынуждены считаться. Правда, ты очень многого достигаешь при помощи баб!
Я не ошиблась: Колечку интересовал только Ландау, я была для него лишь мостом к Ландау! И если говорить честно, я этому очень радовалась. Это его удерживало возле меня, а мне так была нужна молва, что знаменитый бабник у ног моих уже годы, так неотразима я!
— Даунька, Коля уже под свои работы получил целый новый корпус. Он очень приглашает тебя посмотреть его лаборатории.
— Ну нет, Коруша. Мне там делать нечего. Лягушку хоть сахаром облепи, я ее все равно в рот не возьму.
Глава 29
Приближался Новый год. О, этот праздник я не только любила, я еще старалась сохранить в себе суеверные чувства, поверить в чудодейственную силу первого числа Нового года. Поэтому в наш брачный пакт о ненападении я внесла свой пункт: 'Даунька, встреча Нового года только со мной, только в этот вечер в году ты не имеешь права увиваться за девушками'. И этот день всегда был мой и самый счастливый в году!
Очень часто несколько семей научных работников двух соседних институтов физпроблем и химфизики собирались вместе на встречу Нового года. Было всегда очень весело: физики любят шутку.
Моему соседу по столу преподнесли новогодний подарок изящная коробочка, читаю надпись: 'Слабит нежно, мягко, не нарушая сна!'. Может быть, это и не очень смешно, но я, переполненная счастьем и шампанским, так смеялась, что упала под стол, и мое длинное вечернее платье лопнуло.
Веселье разгоралось, я не могла не танцевать. Платье сняла, надела свою легкую меховую шубку, которая не доходила до колен, тогда не было моды на мини, золотые туфли вызывающе сверкали. У меня был только один судья! 'Даунька, скажи: так прилично? Если я буду танцевать в таком виде?' — 'Корочка, тебе очень идет без платья, шуба к лицу, ты просто неотразима'.
Я имела большой, шумный успех. Колечка, забыв даже о карьере, все время старался быть возле меня. И когда в три часа ночи: 'Коруша, пойдем домой спать', — сказал мне трезвый Дау, пьяный Коля с возмущением, вызывающе воскликнул: 'Нет, вы только послушайте, что Дау сказал Коре: 'Пойдем домой спать!'. Ну кто бы из нас всех, здесь присутствующих, не захотел пойти спать с Корой?'.
Конечно, он выпил лишнего.
'Коля, успокойтесь, — весело улыбаясь, доброжелательно, даже ласково сказал Дау. — Я имел в виду спать в прямом смысле, совсем не в переносном'.
Я не прислушивалась, что там пьяный Коля говорил Дау. По дороге домой Даунька очень весело рассказал мне о своей «дискуссии».
Когда приблизился пятидесятилетний юбилей Дау, я спросила:
— Даунька, этот день твоего рождения надо отпраздновать. На сколько человек, хотя бы приблизительно, готовить стол?
— Ни в коем случае, на таких юбилеях скучища: сиди, как осел, и слушай, как тебя хвалят. И речи не может быть. Но в институте не в моих силах отменить, хотя я поставил жесткие условия: ни одного торжественного адреса, ни одного хвалебно-подхалимного высказывания, только юмор и шутка! И никаких пригласительных билетов, никаких объявлений. Пусть все придут, кто захочет.
И народ стал валить в институт чуть ли не с утра. Заполнили конференц-зал, все вестибюли, коридоры, сидели на окнах и на полу между рядами кресел, что называется, маковому зерну негде было упасть. Поток поздравительных телеграмм и писем перегрузил почту и завалил нашу квартиру.
