— Любил, играл, богохульствовал, читал и даже писал.
— Никого не убивал?
— Нет, никого.
— Почему?
— Что за чушь? Не знаю.
— Моральные принципы не позволяли?
— Нет, не думаю.
— Тогда что же?
— Сказал — не знаю. Это дурацкий вопрос, просто непозволительный.
— А если подойти с другого конца: есть они у тебя, эти самые моральные принципы?
— Принципов, как таковых, пожалуй, нет, от морали разве только крупицы остались.
— Что же тебе в таком случае мешало убивать?
— Эти самые крупицы и мешали, лиса ты эдакая. Вопрос твой наивен, сколько раз можно повторять. Не все, что дозволено, непременно должно быть выполнено. А поскольку у тебя на лбу написано, что ты кретин, объясняю попроще: факт дозволенности определенного поступка еще не повод для его осуществления — тут все от обстоятельств зависит.
— Я, конечно, могу и ошибаться, только сдается мне, ты водишь меня за нос. Неужели, черт побери, тебе ни разу не приходила в голову мысль, что, убив кого-нибудь, совершив, так сказать, убийство, ты удовлетворил бы...
— Свои тайные помыслы, излечился бы от скуки, испытал незнакомые прежде ощущения — ты это хочешь сказать?
— Если угодно, да.
— Конечно, приходила, только я отдавал себе отчет, что она чисто умозрительного свойства, а точнее сказать, просто фантазия спившегося романиста.
— Как бы там ни было, я — твой внутренний (а может, и не внутренний) голос, так что давай разберемся: в результате всех трудов чего ты достиг в жизни?
— Оказался, как видишь, у разбитого корыта.
— В таком случае что ты теряешь?
— Если убью ? Напрасно стараешься. С тем же успехом можно уговаривать меня испытать сладость и горечь власти или что-то в том же роде. А кто мне даст гарантии?..
— Ну, пошли-поехали! По общепринятому мнению, да и по твоим представлениям тоже, такое дело, как убийство, требует большой смелости, решительности и таинственности. И даже если бы так считали одни лишь эстетствующие романисты, это уже бы кое-что значило.
— «Большая смелость» — это еще не «наибольшая смелость», насчет решительности я порядком сомневаюсь, а уж при чем здесь таинственность — мне вообще непонятно.
— Как ни крути — это наивысшее оскорбление, которое сам Господь Бог ежедневно нам наносит пусть даже и ненароком.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что, убивая, мы уподобляемся Богу?
— Образно говоря — да, но это вторая сторона дела, так сказать вкусовая.
— А первая?
— В двух словах не ответишь. Попробуй представить себе что-нибудь получше того, что тебе дано.
— Что значит — дано?
— Я имею в виду ощущения, эмоции или удовольствия (не побоимся этого благословенного слова), которые ты считаешь дозволенными, незапретными.
— Ну, допустим, представил. Понятно, куда ты клонишь.
— Никуда я не клоню, а говорю как есть.
— А я тебе заявляю, что ты меня ничуть не убедил.
— Боже праведный (вернее, неправедный), так я и знал! Пусть будет по-твоему. Разумеется, нельзя заставить человека пойти на убийство, если у него душа к этому не лежит. Я, как видишь, только помочь хотел, а ты уж сам решай, что тебе подходит. Раздобудь себе, к примеру, красивую подружку, этакую роковую женщину, и отправляйся с ней воровать на Лазурный Берег.
— Воровать? На Лазурный Берег?
— Вот-вот, ты ведь не раз об этом подумывал. Можешь украсть драгоценности у какой- нибудь знаменитой актрисы или у аристократки — чем не опыт? Или направь свои стопы в некий город, в некое местечко — могу и точный адрес указать, — где посреди зала стоит круглый красный диван, а на том диване в каких только сочетаниях, в каких позах грешницы, добропорядочные матери семейств (кто бы мог подумать!), девушки, юноши, совсем дети! Какие исступленные взаимные унижения, какая сладостная дрожь, какое нетерпение и какая истома и, что важнее всего для соглядатая, какая несказанная сладость греха!.. Скорее туда, я же удаляюсь.
— Хватит, дубина ты стоеросовая! Впрочем, куда тебе удаляться, как не в меня самого, чтобы при каждом удобном случае упражняться в доказательствах недостижимости такого рода желаний?
— Ну, если убивать тебе не нравится...
— Очень даже нравится, и ты это знал с самого начала.
— Так, значит, ты нуждаешься в добром совете?
— В злом, судя по твоим намерениям... Короче, голос моих внутренностей, кого убивать?
— Ну и вопросы ты задаешь! Любого.
— Что значит — любого?
— Любого — значит любого.
— А как его выбрать?
— О всемогущий творец преисподней! Если это любой, то какого черта его выбирать!
— Но должен же я каким-то образом выделить его среди других?
— Выбирай по своему усмотрению. Впрочем, пусть это будет первый.
— В каком смысле первый?
— Первый, кто придет тебе на ум или попадется на глаза.
— Уже сейчас, вот так сразу?
— Отчего бы и нет? А вообще-то, воздержись пока глазеть по сторонам, надо кое-что уточнить.
— Только побыстрей: если уж решился на убийство — лучше с этим не тянуть.
— А последствия?
— О них я тебя хотел спросить.
— Нужно избежать обычных в таких случаях последствий, я в этом убежден, иначе есть риск, что дальнейшее развитие событий выйдет из-под твоего контроля, причем именно тогда, когда ты мог бы радоваться или страдать, мучиться угрызениями совести или гордиться — как тебе совесть подскажет.
— То есть речь идет о безупречном убийстве?
— Примерно, коль скоро тебя интересует формальный аспект.
— Но это если не совсем невозможно, то по крайней мере чрезвычайно трудно в плане организации и исполнения: сам ведь знаешь, я не мастак по этой части.
— Полагайся на дьявола — и возможность представится, восхитительная возможность скоротать время. Кстати, учти, по сравнению с другими убийцами ты имеешь некоторые преимущества.
— Какие?
