Я встретил ее в жуткий дождь, в сентябре. Она стояла на обочине в десять вечера и отчаянно махала руками проезжавшему транспорту. На ней был невзрачный дешевый китайский плащ, беретка и сапоги с отрывающимся каблуком. Я сидел в четвертой по счету машине – черном «Мерседесе» в фирменных джинсах и скромном свитерке, купленном за бешеные деньги в Ницце.
– Садись, – вежливо предложил я. Яна не узнала меня и близоруко щурилась, с сомнением смотря внутрь машины.
– Яна, это я, Валера Беликов, – весело представился я. – Садись, ты уже насквозь мокрая. Не бойся, я не кусаюсь.
Она шагнула вперед и угодила дырявым сапогом в лужу. Чертыхаясь, она неуклюже вползла в машину.
– Домой? – спросил я. Яна не ответила, нервно кусая губы. Она даже не поздоровалась, хотя недостатком воспитания не страдала.
– Есть предложение посидеть в ресторане, – улыбнулся я. – Давно не виделись, хочется поговорить.
– О чем? – горько усмехнулась Яна.
– О жизни.
Яна отвернулась, уставившись в окно.
– Да что о ней говорить? Раньше у меня была жизнь, о которой можно было говорить, а сейчас так, существование…
Яна неожиданно заплакала. Я остановил у обочины и начал ее утешать, шепча на ухо разные глупости, что она самая-самая… Что я всегда любил только ее и всегда буду любить. Она поскуливала у меня на плече, а потом вцепилась в мой свитер и принялась стаскивать его с меня, жадно и агрессивно…
Я сделал ей предложение на следующий день, придя к ней на работу – в серый кабинет с тусклым светом, где на бетонном подоконнике умирал фикус и два кустика герани. Поговорить в кабинете не было никакой возможности. В кабинете сидели еще две сотрудницы, навострившие уши при моем появлении. Пришлось спускаться в полуподвал, где в столовой мы пили дрянной томатный сок и ковыряли винегрет, овощи в котором, похоже, собирали в кучу, а потом взрывали.
– А ты не пожалеешь? – иронично спросила она. – Я не самый приятный человек в семейной жизни, да и приданое у меня богатое: алкаш-муж, парализованный отец и безработная мамаша.
– Я и сам не подарок, – беззаботно отмахнулся я. – А с твоими неприятностями я как-нибудь справлюсь.
– Ну-ну, – иронично хмыкнула Яна и дернула плечами. Она снова была на коне, предрекая сложности в нашей совместной личной жизни. Как в воду глядела…
Мы промучились двенадцать лет. Яна оказалась не подарком, как и обещала. Она снова научилась быть хозяйкой жизни, приняв ее как должное. Хуже было отношение ее родителей и бывшего мужа, которые почему-то решили, что я обязан им свалившимся на меня сокровищем. И если претензии родителей были более-менее обоснованы, то притязаний бывшего мужа я не понимал, но в помощи ему не отказывал, чувствуя себя гадко.
Часто так бывает, что ты всю жизнь хочешь купить себе какую-то вещь. Ты копишь на нее деньги, отказываешь себе во всем, ожидая, что запретный плод вот-вот станет твоим. Или не надеешься, глядя на стальные прутья, огораживающие Эдем от посягательств простых смертных. Там все кажется тебе таким волшебным, что ты готов пожертвовать всем, только бы получить то, что было тебе так недоступно. А потом вожделенная добыча сама падает тебе в руки, как яблоко с ветки и ты, вкусив его сочную мякоть, понимаешь, что он горек. Но мало того, в придачу к нему ты получаешь еще и несколько сочных червей, копошащихся внутри. Увы, но, примерив приглянувшееся платье, мы часто видим, что фасончик явно не наш, цвет убивает, выпячивает все недостатки внешности. И ты, судорожно стараясь что-то исправить, понимаешь на уровне подсознания, что этот наряд не для тебя, что следовало остаться в джинсах и майке, в которых комфортно, как дома на печи.
Наш брак с Яной стал именно таким. Поначалу я ошалело бегал за ней, как собачонка, заглядывая в глаза и повинуясь первым командам. Потом «старался понять». Был у нее такой термин: «Ты должен меня понимать, ведь я…» Поводов для понимания было много.
Потом я терпел, сжимаясь, как пружинка. Терпел вспышки ее раздражения, ее беспричинной злобы и ядовитой иронии. Я терпел ее презрение, хотя это было тяжело и совершенно незаслуженно. Сколько бы нулей не было в моем состоянии, для Яны и ее родителей я был и остался плебеем. Хуже всего, что отношение ее придурковатых папаши и мамаши было таким же и к нашему с Яной сыну. Так смотрят на уродившегося в элитных псов бракованного щенка, с белым пятном на пузе или голове (когда его не должно быть) или слишком тонкими ногами. Неважно, что щенок весел, здоров и дружелюбен. Его никогда не примут в клуб графьев, поскольку его происхождение и экстерьер оставляет желать лучшего. Артем, встречавшийся с бабушкой и дедушкой на совместных семейных ужинах, жался ко мне или Яне, ревел и утирал сопли, наотрез отказываясь проводить с ними каникулы. А вот у моей матери он бывал охотно, пока та была жива. Другая бабушка не заставляла его декламировать «Бородино» и «Мцыри» (по скудности собственного образования мои тесть с тещей Канта не читали), покупала детские книжки и охотно подкармливала собственноручно выпеченными пирожками с мясом и варениками с клубникой. Яниных родителей мама не любила, а Яну побаивалась. Те в свою очередь мою родню презирали полностью до седьмого колена.
Я терпел, а потом пружинка лопнула…
Разводились мы тяжело, из-за Артема. Когда я собирал чемодан, он выл и бегал за мной по квартире, цепляясь за ноги. Ему тогда было восемь лет, и он прекрасно понимал, что я ухожу навсегда. Яна не сделала ни единой попытки меня остановить: просто стояла и курила, небрежно стряхивая пепел в пепельницу из керамики, привезенную не то из Индии, не то из Египта. Присутствующие при скандале тесть и теща из углов подавали ядовитые реплики. Артем выл… В итоге я бросил чемодан и ушел в чем был, забрав только документы и кошелек с деньгами и кредитками.
После развода Яна устроилась прекрасно. Я оставил ей свою квартиру, не желая травмировать сына еще и переездом. Тесть и теща вознамерились было переехать к дочери, а свою квартиру сдать, но Яна воспротивилась. Первое время я жил в своем офисе, при магазине. Спал на неудобном кожаном диване и каждое утро начинал с гимнастики, потому что в тридцать с лишним лет тело уже не хочет повиноваться по первому сигналу. У меня болела спина, я плохо спал и мало ел. Яна, к которой я приезжал за вещами и повидать сына, не забывала отметить мой плохой внешний вид и ядовито высказывалась, что мол, она предупреждала, и что я все равно вернусь.
Я не вернулся.
Мой друг уезжал за границу на пару месяцев и пустил меня пожить в свою квартиру, с условием, что я буду поливать его цветы и ухаживать за его попугаем – серым какаду с мерзким характером. Попугай крал у меня карандаши, разгрызая их в мелкие щепки, вырывал у себя перья, втыкая вместо них разодранные на узкие полосы глянцевые журналы и орал дурным голосом «Караул!». Артема птица недолюбливала еще больше, чем меня. Клеток попугай в принципе не признавал, ловко открывая запоры. Вылетев из клетки, попугай пикировал на моего сына, таскал его за вихры или долбил клювом в макушку. И все равно я был счастлив в этой крохотной хрущобе, где в ванной негде было повернуться, а уж если по недомыслию ты натыкался на одну стену, то тут же пересчитывал и остальные три, спотыкаясь об унитаз, натыкаясь на раковину и набивая себе синяки о стиральную машинку. Так чувствует себя человек, который нес на горбу торбу с камнями, а потом бросил ее к чертям собачьим.
Яна издевалась надо мной несколько месяцев, но я проявил характер и решил, что два раза в один капкан не попадают. Она угомонилась не скоро, пытаясь шантажировать меня сыном, но это не помогало. На суде, где у меня был прекрасный адвокат, Яна отказалась от большей части своих притязаний, чтобы оставить Артема у себя. В противном случае она не получила бы даже сотой доли того, что я заплатил ей в качестве отступного. За ней осталась прекрасная квартира, машина и часть дохода от одного магазина. Можно, конечно, было не давать ей и этого, но я не собирался обделять единственного ребенка. Яна утешилась быстро, найдя мне замену в лице какого-то очкастого хмыря, которого так не любил мой сын. Хмыря, кстати, поначалу очень радушно приняли родители Яны, однако разочарование произошло еще быстрее. Новый зять не баловал новоявленную родню ни вниманием, ни деньгами, хотя отнюдь не пролетарское происхождение давало им надежды на обратное. Еще больше его невзлюбил бывший муж Яны, которого раз и навсегда отлучили от семьи. Бывшие родственники стали более приятственно отзываться обо мне, звонили в мой офис, передавали приветы и просили денег. Но даже мое терпение не безгранично.
Яна же по-прежнему наблюдала за мной как пирующий на падали коршун. Любая моя женщина становилась объектом для пристального и детального изучения, едва ли не со снятием отпечатков пальцев и забора проб ДНК. Яна всерьез опасалась, что моя новая жена может поломать ей удачно налаженную жизнь, а может, и просто не хотела выпускать меня из своих цепких лап навсегда. Да и моя жизнь со временем налаживалась. Я съехал от друга, который решил остаться за «большим бугром» навсегда, купил квартиру в двух уровнях (в пику Яне) и забрал облезлого какаду к себе, так как неожиданно привык к его мелким пакостям. Какаду почему-то напоминал мне бывшую тещу и не позволял раскисать.
За сыном я приехал почти вовремя, хотя он уже стоял на крыльце школы, беседуя со стайкой пацанов его возраста. Шапку он, конечно же, не надел. Ветер трепал его светлые вихры. Я вздохнул. Не мог волосами пойти в Яну? У нее волосы были темные, тяжелые, как маслянистая река, а сын унаследовал мои, светло-русые и не слишком густые. Лучше бы он мой характер унаследовал… Я дважды надавил на сигнал. Артем увидел меня и, небрежно попрощавшись с приятелями замысловатым движением рук, кое я даже толком и не зафиксировал, скатился ко мне со ступенек.
– Привет, па! – завопил он, влетая в машину. – Я теперь у тебя буду жить?
– Пока да. Чего без шапки стоял?
– Да я только вышел.
– Вышел он… А если б я опоздал, ты бы ее одел? Думаю, что нет.
– Можно подумать, ты куда-то опаздываешь, – фыркнул Артем. – У тебя же внутри будильник стоит. Па, поехали в пиццерию, я жрать хочу, как слон.
– Не жрать, а есть, – сурово поправил я сына. – Поехали, дома все равно холодильник пустой. Заодно в супермаркет заедем, продуктов наберем. Я Людмиле Петровне сегодня позвоню, чтобы она на работу выходила, а то нам грозит голодная смерть.
– Ага, – обрадовался сын, – а ты мне луку купи зеленого. Мама его редко покупает, говорит, изо рта плохо пахнет и изжога будет.
Я улыбнулся. Пока моя мама была жива, каждую весну она ставила в банки, подходящие по размеру луковицы, чтобы есть проросший зеленый лук, делать салаты. «Для витаминов», – назидательно говорила она. Артем, приходивший к бабушке в гости, первые зеленые стрелки объедал со скоростью изголодавшегося козленка. Не знаю почему, но стебельки лука Артем молотил так, как порядочные дети молотят конфеты. Луковицы после его набегов выглядели так, словно по ним тупой косилкой проехали. А мама всегда радовалась и гладила Артема по голове морщинистой ладошкой.
Потом она умерла. И лук стало некому выращивать.
В пиццерии, пока Артем доедал четвертый по счету кусок итальянской лепешки с начинкой, я сделал пару звонков, один из которых мне не очень понравился. Мы заехали за вещами Артема, а потом отправились в супермаркет. Набив тележку под завязку, я покатил ее к кассе. Артем догнал меня у самого выхода из зала, протягивая мне пару журналов с комиксами, пачку жвачки и дурацкий набор конфет в виде игрушечной машинки, набитой разноцветным драже. Я даже ухом не повел, памятуя о том, что Яна ребенка держит в черном теле, комиксы ненавидит, а конфеты позволяет есть только на десерт и никогда «просто так».
– Можно? – спросил Артем.
