репутации Ли Тхэ-чжуна и Ким Нам-чхона. Язык открытого письма тоже был не совсем обычен для жанра самоуничижительного покаяния, столь распространённого в сталинистской политической культуре[85]. Так или иначе, Ки Сок-пок потерял свое место и стал скромным референтом Министерства культуры (в этой должности он упоминается в посольских документах мая 1956 г.).
Публичное покаяние Ки Сок-пока знаменовало последнюю фазу кампании, которая внезапно завершилась в начале марта. Вслед за этим из печати полностью исчезли критические замечания в адрес советских корейцев, связанные с якобы совершенными ими «ошибками в области литературной политики». Статьи в «Нодон синмун» от 22 марта и 4 апреля еще упоминали об «известных ошибках некоторых руководителей», но при этом ни одного из виновных не называли по имени. Даже Хан Соль-я, регулярно публиковавшийся в то время на страницах «Нодон синмун» (еще один признак его высокого статуса) больше не упоминал советских корейцев в своих диатрибах. В его пространной статье о положении дел в корейском искусстве, которая появилась в газете 25 марта, не было персональных нападок ни на одного из действующих политиков[86].
Это внезапная перемена, отразившаяся в официальной прессе, хорошо согласовывается с таким же феноменом, наблюдающимся в документах советского посольства, которые отмечают, что уже с конца января Ким Ир Сен начал сдерживать кампанию против советской фракции. 24 января Пак Чжон-э, которая была одним из самых преданных сторонников Ким Ир Сена, встретилась с Пак Ый-ваном, видным деятелем советской группировки, который подвергся критике вместе с Пак Чхан-оком, и рассказала ему о некоторых новых событиях.
Пак Чжон-э передала Пак Ый-вану слова, которые Ким Ир Сен произнес на последнем заседании Политического совета (Политбюро) ЦК ТПК. В тот же день Пак Ый-ван сообщил советскому дипломату о новом развитии событий. По словам Пак Чжон-э, «тов. Ким Ир Сен выступил на Политсовете и рассказал о неправильном поведении отдельных руководящих работников в отношении советских корейцев. Он предложил провести совещание с советскими корейцами и успокоить их, провести совещание с работниками ЦК и разъяснить им о неправильности поведения отдельных работников в отношении советских корейцев»[87]. Это заявление Ким Ир Сена было первым признаком новой официальной линии в отношении советских корейцев. С этого момента ответственность за кампанию против советских корейцев всё чаще возлагалась на «отдельных работников», на чересчур рьяных партийных руководителей среднего звена, которые якобы и допустили «перегибы» и проявили неуместную активность. При этом ни Ким Ир Сен, ни его окружение не имеет к этому отношения. Пак Чжон-э в своей беседе с Пак Ый-ваном даже заявила, что Ким Ир Сен «обеспокоен сложившейся обстановкой».
Это изменение политической атмосферы стало еще более явным в конце февраля 1956 г. Вскоре после появления в «Нодон синмун» уже упоминавшейся большой статьи с критикой советских корейцев Ким Ир Сен выступил на встрече зав. отделов ЦК ТПК и членов Кабинета министров. Там он заявил, что «прибывшие из Советского Союза корейцы сыграли большую роль в нашей революции. В самое тяжелое время для нашей родины они самоотверженно работали на руководящих постах, учили многих из нас новым социалистическим методам работы»[88]. 28 февраля во время встречи с Пак Ый-ваном Ким Ир Сен сказал ему: «Работники, прибывшие из Советского Союза, являются хорошими работниками, и мы слишком много предъявили к ним претензий»[89]. Он снова обвинил «отдельных руководителей», в особенности работников пхеньянского городского комитета ТПК (читай — яньаньскую фракцию), в чрезмерном усердии и в том, что они якобы по собственной инициативе начали выявление прошлых контактов некоторых советских корейцев с Хо Ка-и. В начале марта Пак Чхан-ок (кажется, принимавший заявления Ким Ир Сена за чистую монету), рассказал советскому дипломату: «В феврале я дважды беседовал с т. Ким Ир Сеном по решению Президиума, дважды высказал ему свое несогласие. Скажу, что т. Ким Ир Сен очень тяжело это переживает, просит все забыть и активно работать. Он дал указание всем работникам ЦК прекратить вообще обсуждать эти вопросы»[90]. Эти заявления Ким Ир Сена недвусмысленно указывали на то, что вся декабрьско-январская кампания была ошибкой, отклонением, ответственность за которую возлагалась на излишне ретивых руководителей среднего звена. Вскоре все должно было вернуться в норму.
Пак Чан-ок, как уже говорилось, принимал сожаления Ким Ир Сена за чистую монету или, по крайней мере, старался создать такое впечатление у своего советского собеседника. Он подчеркнул, что отдельные «перегибы» кампании следует считать проявлением излишнего рвения со стороны недоброжелателей и соперников советских корейцев. В частности, он сказал: «Но некоторые работники как видно требуют моего освобождения от зам. премьера и члена Президиума ЦК ТПК. Мне известно, что в армейских газетах ничего не писалось о так называемых наших ошибках, но недавно, несмотря на указания т. Ким Ир Сена, в ряде армейских газет было опубликовано ряд статей, в которых подробно излагается известное решение ЦК ТПК. Мне также известно, что тт. Пак Кым Чер (Пак Кым-чхоль. —
И публикации в официальной печати, и документы посольства указывают на то, что в конце февраля кампания против советских корейцев была приостановлена. Это случилось неожиданно, как раз тогда, когда, казалось бы, кампания достигла высшей точки и выплеснулась на страницы открытой печати. Кампания ни в коей мере не исчерпала себя, напротив, она была прервана сознательно и резко. Такая перемена могла быть только результатом продуманного и волевого решения (вероятнее всего, принятого лично Ким Ир Сеном, как свидетельствуют замечания, сделанные им в разговорах с Пак Чан-оком и Пак Ый-ваном). Чем была вызвана столь резкая перемена политического курса? С течением времени новые данные, возможно, прольют дополнительный свет на этот вопрос, сейчас же мы можем сделать несколько предположений.
С самого начала кампания могла иметь весьма ограниченные цели, которые были достигнуты к концу февраля. Влияние ключевых лидеров советской группировки было подорвано, а партработники низшего и среднего звена в очередной раз убедились в том, что высшая власть в партии принадлежит Ким Ир Сену и что никакая иностранная поддержка не гарантирует защиту от его гнева. Кампания также послужила своевременным предупреждением советским корейцам. В то же время Ким Ир Сен не хотел рисковать и идти на открытый конфликт с Москвой, не желая усложнять и без того потенциально непростую ситуацию — а именно к такой конфронтации могло привести продолжение кампании. В советской столице только что прошел
Сам Ким Ир Сен решил не принимать участия в XX съезде, хотя по информации посольства ряд видных северокорейских лидеров (например, Пак Чжон-э) намекали, что личное присутствие Ким Ир Сена на съезде в Москве будет весьма желательным. Ким Ир Сен объяснял такое невнимание к XX Съезду запланированной на тот же год поездкой в Восточную Германию: «На заседании Политсовета т. Пак Ден Ай выступила с предложением послать на XX съезд т. Ким Ир Сена, но т. Ким Ир Сен выступил против этого предложения. Он указал, что им дано согласие т. Отто Гроттеволю посетить Г.Д. Р. летом этого года и что выезжать из страны два раза в одном году не представляется возможным»[92]. Высказанное Ким Ир Сеном объяснение трудно принять за чистую монету, поскольку мы знаем, что запланированная на лето поездка включала не только Восточную Германию, но и все восточноевропейские социалистические страны, а также Монголию, и что она была необычайно длительной (около семи недель).
Корейскую делегацию на XX съезде КПСС возглавил Чхве Ён-гон, прочно удерживавший позиции «второго номера» в пхеньянской официальной иерархии. Другими членами делегации были Хо Пин, председатель провинциального комитета ТПК Сев. Хам-гён, и Ли Хё-сун, глава кадрового отдела ЦК ТПК. В состав делегации официально вошел и посол в Москве Ли Сан-чжо («Ли Сан Чо»)[93]
