записи беседы говорится: «Что касается вопроса о том, следует ли Нам Иру проинформировать Ким Ир Сена об указанном выше разговоре с Пак Чан Оком, то это, как мною было сказано, дело самого Нам Ира и что может быть целесообразнее пока воздержаться от того, чтобы называть имена Пак Чан Ока и Ким Сын Хва»)[195].
В декабре 1957 г. при подготовке секретного доклада к очередному Пленуму Центрального Комитета, Ким Ир Сен особо остановился на советском отношении к оппозиции: «Некоторые хотели использовать авторитет КПСС против нас. Но ЦК КПСС верит нам, а не отдельным лицам. Фракционеры хотели использовать некоторых работников советского Посольства в борьбе против нас. Но работники Посольства все сказали нам, когда мы к ним послали Нам Ира и Пак Ден Ай. Они подтвердили, что Ким Ду Бон занимал руководящую роль в антипартийной группе, т. к. все другие ее участники ссылались на него. Наряду с этим, когда приехал тов. Микоян, мы ему сказали, что в советском Посольстве есть и нежелательные элементы и их убрали»[196]. Как мы помним, состоялись, по крайней мере, две встречи Нам Ира и Пак Чжон-э с советскими дипломатами, содержание которых остается нам неизвестным и на которых, в принципе, могли обсуждаться данные вопросы. В то же время, и в августе 1956 г., и в сентябре 1957 г. Ким Ир Сен вполне мог и блефовать, пытаясь усилить свои внутриполитические позиции намеками на советскую поддержку. Заявления о советской поддержке в то время все еще имели большое значение. Вернувшись к замечанию Ким Ир Сена о «нежелательных элементах» в посольстве, следует отметить, что единственными значительными фигурами, покинувшими советское посольство между августом 1956 г. и июнем 1957 г., были А. М. Петров и С. Н. Филатов, то есть дипломаты, имевшие прямые контакты с заговорщиками в июле и начале августа. Если это утверждение Ким Ир Сена не является полным блефом, то эти двое действительно поддерживали оппозицию. Впрочем, как мы вскоре увидим, отзыв Петрова в Москву мог быть вызван и иными причинами, также связанными с августовским кризисом.
Таким образом, на основании доступных на настоящий момент документов, мы не можем ни принять, ни отвергнуть предположение о том, что советское посольство способствовало провалу планов оппозиции. Конкретный ответ на этот вопрос будет дан не раньше, чем станут доступны все значимые материалы, а это вряд ли случится в обозримом будущем.
В данном контексте следует вернуться к уже упоминавшемуся загадочному происшествию, которое, вероятно, было связано с какими-то интригами и маневрами внутри советской бюрократии. Как мы помним, первый прямой контакт заговорщиков с советскими дипломатами — встреча Ли Пхиль-гю с А. М. Петровым — состоялся 14 июля. Однако по неким причинам последний сознательно изменил дату в своей «Записи беседы», которая, согласно стандартной административной процедуре, была отослана в Москву. Этот документ был датирован 20 июля, то есть на шесть дней позже той даты, когда разговор в действительности имел место. К тому же Петров отредактировал оригинал таким образом, что слова Ли Пхиль-гю существенно изменились (по крайней мере, по сравнению с теми словами, что приведены в более ранней рукописной версии), в результате чего позиция Ли Пхиль-гю стала выглядеть более умеренной. Другой целью этой, мягко говоря, радикальной «редакции» текста, было стремление создать впечатление того, что Ли Пхиль-гю упоминал о некоем организованном сопротивлении господству Ким Ир Сена. Однако фальсификация вскоре была обнаружена (точно не известно, каким образом, но, возможно, в результате внутренних интриг и обычного взаимного подсиживания в посольстве). В результате 28 сентября посол В. Иванов отправил рукописный черновик замминистра иностранных дел Н. Т. Федоренко. В краткой служебной записке Иванов обращал внимание руководства МИДа на то, что первоначально рукописные заметки датировались 14, а не 20 июля, и только позже Петров «исправил» дату. Иванов также информировал, что первая дата подтверждалась Ким Чу-боном, советским дипломатом корейского происхождения, который переводил беседу Ли Пхиль-гю с Петровым[197]. Все это было очень серьезным нарушением посольских порядков и служебной дисциплины, и вероятным результатом этого инцидента был отзыв Петрова, чье имя с конца 1956 г. исчезает из документов посольства. Несомненно, этот загадочный инцидент отражает какие-то противоречия в советской бюрократии, но сейчас мы можем только строить предположения о мотивах, которыми руководствовались его участники, в первую очередь сам Петров.
Конечно, для историка представляется весьма заманчивым попытаться найти политические мотивы, которые могли стоять за этим происшествием. Например, можно заметить, что в печатном тексте значительно сокращены часто повторяющиеся замечания Ли Пхиль-гю о необходимости «переворота» в КНДР. В частности, Петров опустил содержащиеся в рукописном тексте высказывания Ли Пхиль-гю о необходимости направленной против Ким Ир Сена «подпольной работы» и возможной поддержке таковой со стороны «революционные элементы и китайские добровольцы» (то есть расквартированных в Северной Корее частей китайской армии)[198]. Эти сокращения могут свидетельствовать о попытках представить заговорщиков менее опасными для политической стабильности Северной Кореи и, таким образом, о скрытых симпатиях к ним. С другой стороны, из венгерских источников известно, что еще до встречи с Ли Пхиль-гю Петров выражал свое недовольство существующим в КНДР положением дел. Венгерский документ, составленный в начале 1956 г., приводит принадлежащую Петрову оценку положения в КНДР: «Несмотря на то, что перемирие было заключено почти три года назад, сохранение принципов работы военного времени остается основной характеристикой политической и экономической жизни. В чем это проявляется? Главным образом в чрезмерном культе личности и единоличном руководстве, а также в вытекающих из этого следствиях.
Однако, принимая во внимание ту ситуацию, что тогда существовала в советском посольстве, можно предложить и другую трактовку действий А. М. Петрова. Такое его поведение, скорее, объясняется карьерными соображениями, а не идеологическими и политическими симпатиями к оппозиции (хотя цитировавшийся выше венгерский документ не оставляет сомнений в том, что такие симпатии у А. М. Петрова действительно имелись). Возможно, после встречи с Ли Пхиль-гю Петров не хотел составлять традиционную «Запись беседы», так как опасался осложнений. Нападки Ли Пхиль-гю на Ким Ир Сена были очень резкими и документальное подтверждение столь взрывоопасной критики могло быть опасным для самого Петрова. В той обстановке неопределенности, что царила летом 1956 г., его могли обвинить, например, в том, что он не дал отпор Ли Пхиль-гю либо же, наоборот, не поддержал его с должной решительностью. В любом случае необычность разговора требовала принятия экстраординарных мер, которые по определению были рискованными. Поэтому представляется вероятным, что Петров решил подождать дальнейшего развития событий, возможно, надеясь на то, что в ближайшем будущем ситуация несколько прояснится. В конце концов, если верить рукописному документу, 14 июля Ли Пхиль-гю не упоминал о существовании организованной оппозиции Ким Ир Сену, так что его слова можно было воспринимать как частное мнение одного из корейских чиновников второго эшелона — мнение резкое, но политически относительно малозначимое. Поэтому у Петрова были некоторые основания для того, чтобы занять выжидательную позицию в надежде на то, что кризис разрешится сам собой. Когда неделю спустя ситуация приобрела драматический оборот и стало очевидным, что у беседы с Ли Пхиль-гю будут политические последствия, А. М. Петрову пришлось все-таки составить соответствующий документ. При этом он: а) изменил дату беседы (если наша реконструкция событий верна — для того, чтобы скрыть свое изначальное нежелание записывать беседу); б) вставил в текст беседы несколько замечаний о некоей организованной антикимовской оппозиции, о существовании и деятельности которой к тому времени ему уже стало известно; в) сгладил наиболее острые высказывания Ли Пхиль-гю. Мне кажется, что с наибольшей вероятностью действия Петрова могут быть объяснены сочетанием карьерных мотивов и политических симпатий, однако с уверенностью говорить об этом пока нельзя.
Как уже говорилось, в данный момент мы не можем с уверенностью судить об отношении Советского
