в таком духе А. И. Микоян описал результаты своей поездки в Пхеньян, когда вскоре после возвращения в Пекин он встретился там с Мао Цзэ-дуном[258]. Репрессии против оппозиции были приостановлены, и Ким Ир Сен обещал не предпринимать каких-либо карательных действий против августовской группировки и ее сторонников. Все жертвы недавней кампании были официально восстановлены на своих постах. В партийные организации разослали текст примирительной речи Ким Ир Сена и резолюции сентябрьского пленума. Партийным комитетам всех уровней было поручено довести информацию о новой политике до функционеров низшего звена и простых партийцев.
Присутствие на сентябрьском пленуме советско-китайской делегации изначально оставалось тайной не только для рядовых членов партии, но, вероятно, и для номенклатуры среднего звена. Это вполне объяснимо, поскольку визит Микояна и Пэн Дэ-хуая наносил ощутимый удар по корейскому чувству собственного достоинства. Какими бы мотивами ни руководствовались в Москве и Пекине, их действия объективно представляли собой явное вмешательство во внутренние дела КНДР. Поэтому сведения о визите постарались скрыть: их распространение могло означать серьезную потерю лица и для Ким Ир Сена, и для рядовых партийнцев. Тем не менее для любого читателя северокорейских газет было очевидно, что резолюции двух пленумов ЦК, между которыми прошло всего лишь три недели, радикально отличались по своему содержанию. Как заметил заместитель председателя ЦК ТПК Пак Кым-чхоль в беседе с советником советского посольства Пелишенко, «ряд членов партии высказывали недоумение в связи с тем, что решения августовского и сентябрьского пленумов по оргвопросам были различные» [259]. Нечто подобное сказал в ноябре и секретарь пхеньянского горкома ТПК[260].
Несколько месяцев после сентябрьского пленума в партийном аппарате царила обстановка относительного спокойствия. Какое-то время могло казаться, что Северная Корея собирается последовать примеру других «братских социалистических стран» и вступить на путь умеренной десталинизации. Осенью в корейской печати имя Ким Ир Сена стало упоминаться не столь часто, а восхваление его величия и мудрости на какое-то время вообще прекратилось. Заметны были и другие признаки послаблений в идеологической и культурной сферах. В октябре «Нодон синмун» напечатала передовую статью «За активные и свободные исследования и дискуссии в культуре и науке», авторы которой заявляли: «Нет мудрости большей, чем коллективная мудрость. Мнение любого 'авторитета' или личности не может избежать субъективизма и пристрастности. Разве не ясно, что взгляды одного человека, как бы он ни был велик, более ограничены, чем взгляды масс?»[261] Вполне понятно, что для Северной Кореи подобные замечания были прямым покушением на основы, тяжелым идеологическим преступлением, так как вызывали сомнение в безграничной мудрости Великого Вождя.
В целом начало 1957 г. было в Северной Корее временем либеральных веяний, которые вполне соответствовали тогдашней советской идеологической моде. Это особенно отразилось в литературе и искусстве — областях, которые во всех социалистических странах служили ярким индикатором идеологических тенденций. Как теперь стало очевидно, для Северной Кореи середина 1950-х гг. была периодом относительной «оттепели». В те времена в «Нодон синмун» появлялись статьи, посвященные иностранной культуре и даже стихи на таком возмутительно «феодальном» и «реакционном» языке, как классический китайский[262].
С весны 1956 г. общий тон северокорейской литературной критики несколько изменился, что в целом отражало перемены в советской литературной политике. Лозунгом дня на какое-то время стала борьба против «схематизма» (кор. тосикчжуый). В данном случае термин «схематизм» обозначал рабскую зависимость от идеологических предписаний, которая превращала произведение искусства в простую иллюстрацию текущих политических лозунгов. Как и в постсталинистском Советском Союзе, откуда, собственно, и пришел в Корею этот термин, в КНДР «борьба против схематизма» на деле подразумевала, что писателей и деятелей искусств призывали несколько ограничить использование литературы и искусства в пропагандистских целях. От руководства творческих союзов также ожидалась несколько большая терпимость к «политически незрелым» работам. Эта новая тенденция не предполагала действительной свободы творчества, но предусматривала некоторое ослабление идеологического нажима. В эти месяцы в Северной Корее могли публиковаться произведения, которые бы в начале 1950-х гг. были бы наверняка объявлены «реакционными» или «ревизионистскими» (после 1959 г. к ним, скорее всего, отнеслись бы с еще большей суровостью). Нет нужды говорить, что в большинстве случаев по своей эстетической ценности эти произведения заметно превосходили ту нудно-трескучую пропаганду, которая сходила за искусство в другие периоды северокорейской истории[263].
Однако оттепель 1956–1957 гг. продолжалась недолго. Ким Ир Сен отнюдь не собирался выполнять резолюции сентябрьского пленума и послушно следовать той политической линии, которую ему весьма бесцеремонно навязали извне. Его уступчивость была лишь тактической уловкой, и он был полон решимости наказать мятежников, которые осмелились бросить открытый вызов его главенству в партии и стране. Во многом такой подход был политически обоснован: если бы бунтари избежали наказания, то это создало бы опасный прецедент, который мог привести к повторению подобных выступлений и в будущем.
Такая линия Ким Ир Сена стала очевидной уже в первые месяцы после сентябрьского пленума. Хотя под китайско-советским давлением Ким Ир Сен и согласился реабилитировать «раскольников», исключенных из партии в августе, их формальная реабилитация отнюдь не означала восстановления их прежнего политического статуса. Уже через несколько месяцев после сентябрьского пленума на страницах северокорейской печати стали появляться отдельные материалы, направленные против наиболее активных и заметных деятелей оппозиции. Так, 25 декабря 1956 г. «Нодон синмун» сообщила, что в департаменте строительных материалов проходят собрания, на которых критикуется деятельность бывшего начальника этой организации Ли Пхиль-гю. Сообщалось, что сотрудники департамента активно занимаются взаимной критикой и самокритикой и выражают сожаления по поводу своей недостаточной принципиальности[264]. Несколькими днями позднее «Нодон синмун» сообщила, что аналогичные собрания проходят и в Министерстве строительства, главой которого был другой видный оппозиционер, Ким Сын-хва. Читатели газеты узнали, что Ким Сын-хва «искажал политику партии» в области строительства[265]. Наконец, в середине февраля 1957 г. прошла кампания против Юн Кон-хыма, который до своего побега в Китай являлся министром торговли. По сообщению «Нодон синмун», бывшего министра обвинили в разнообразных прегрешениях на всекорейском совещании работников торговли[266]. В середине февраля настал черед еще одного беглеца — Со Хви. 25 февраля 1957 г. в «Нодон синмун» появился материал под заглавием: «В защиту партийности, против отхода от партийных принципов — в Центральном совете профсоюзов». В статье сообщалось о той кампании, которая проходила в профсоюзном руководстве и была направлена на «разоблачение» Со Хви[267].
Таким образом, в период с декабря 1956 по февраль 1957 г. внимательный читатель официальной печати был поставлен в известность о том, как теперь следует относиться к большинству лидеров оппозиции. В то же время примечательно, что до лета 1957 г. в северокорейской печати не появлялось прямых атак на главных организаторов августовского выступления — Пак Чхан-ока и Чхве Чхан-ика (по крайней мере, таких нападок в «Нодон синмун» обнаружить не удалось). Можно предположить, что Ким Ир Сен воздерживался от критики именно потому, что эти две фигуры имели наибольшее символическое значение, и прямая атака на них могла быть воспринята как вызов Москве и Пекину. Впрочем, несмотря на все официальные резолюции, Пак Чхан-ок и Чхве Чхан-ик так и остались на тех постах, на которые их отправили после августовского пленума, — заведующего лесопилкой и директора свинофермы. Вдобавок их свобода оказалась кратковременной. В начале сентября 1957 г. Ю Сон-хун, тогдашний ректор университета Ким Ир Сена, сообщил советскому дипломату, что Пак Чхан-ок и Чхве Чхан-ик арестованы[268]
Впрочем, к тому времени аресты шли полным ходом. Справка о ситуации в КНДР, подготовленная для советского руководства в октябре 1957 г., сообщала, что за июль — август 1957 г. органами МВД КНДР было арестовано 68 руководящих партийных работников[269]. В скором времени, впрочем, счет арестованным партработникам пойдет на сотни и тысячи.
Как уже упоминалось, после сентябрьского пленума некоторые из менее значительных сторонников оппозиции получили свои прежние посты, но только на короткое время. С ноября 1956 г. Ким Ир Сен и его окружение снова начало постепенно смещать их с ответственных должностей. Весьма типичной для этого
