вести переписку с ней?! И не о любви ведь пишет Федор. Просто он хороший человек. Вот и о скворцах заботится...
Но когда она доставала из тумбочки у кровати письмо Бориса, первое попавшееся, не выбирая, та, пробежав глазами страницу, откладывала в сторону. Борис писал о том, какая она красивая (посмотрел бы он на нее сейчас!), мечтал, как весело им будет жить вместе, а то он даже на танцы перестал ходить (о танцах ли ей думать?), грозил зацеловать ее, задушить в своих объятиях и так далее. До чего же не соответствовали тон и содержание его писем тому, что происходило с ней...
А Федор писал ей, как добрый друг, как старший заботливый брат. То он рассказывал случаи из жизни, когда люди с более тяжелой болезнью, чем у нее, поднимались с постели и скоро начинали играть в футбол, то писал о своей работе и мелких происшествиях в части, которые могли ее заинтересовать, то делился содержанием только что прочитанной хорошей книги и, раздобыв эту книгу, слал вслед письму бандеролью. Однажды она чуть не расплакалась, получив от него посылку с орехами, сластями и целлофановым пакетиком, в котором с удивлением обнаружила две пары чулок. Чулки не полагается принимать от незнакомого молодого человека, она и не возьмет их, но разве подарок не означал другое — веру в то, что она будет ходить.
Не удержавшись, Таня как-то вечером, когда никто не видел, натянула чулки, надела туфли и попыталась встать с постели. Увы, ничего не вышло: ноги еще не слушались, они словно не принадлежали ей.
— Южное солнышко, грязевые ванны и много, много фруктов — вот наши дальнейшие лекарства! — сказал доктор Вере Евстигнеевне. — Хорошо бы вам до первых дождей увезти ее.
Танины друзья начали хлопотать через райком ВЛКСМ о путевке в южный санаторий. Узнав об этом, Федор Зайцев прислал телеграмму, прося до его сигнала не предпринимать ничего. У него есть кое-какие деловые соображения на этот счет.
В конце дня, когда врачебный осмотр обычно не производился, в палату вошел сияющий доктор. За ним, стараясь ступать на носки, шел весьма смущенный молодой человек. Рукава халата были коротки ему, на плечах сквозь материю обрисовывались погоны.
— Ну-с, Павлова, принимайте моего помощника, врачевавшего вас по почте, — весело проговорил врач. — Этот чудак привез почти полугодовой запас пенициллина, а у нас самих его полно.
В палате было шесть больных, но вошедший смотрел только на девушку, лежавшую у окна.
— Таня, — сказал он, подходя. — Вы меня узнаете?
— Да, — ответила она. — Вы Федор Зайцев.
Доктор, вспомнив о каких-то неотложных делах, ушел. Молодой человек осторожно присел на стул у кровати Тани. С жалостью смотрел он на бледное, худое лицо с запавшими глазами. Не такой он знал ее по фотографиям. Таня задала гостю вопрос, как он доехал, не решаясь, очевидно, спросить о том, что больше всего мучало ее. Наконец, выдавила из себя:
— А он... вернулся?
Лейтенант сразу понял, о ком она опрашивает.
— Борис? И да, и нет... То есть Борис жив и здоров, — добавил гость поспешно. — И вообще... процветает.
Его неопределенный ответ, вернее тон, которым он говорил, заставил Таню насторожиться.
— Вы чего-то не договариваете, Федя. И в письмах ваших я это чувствовала... Что с Борисом? Только правду.
— Я сказал правду: он жив и здоров.
— А что значит «процветает»?
Говорить ли ей все? Доктор, с которым лейтенант поделился своими сомнениями, разрешил сказать правду. Сейчас девушка поправляется, небольшое волнение даже полезно.
— Мы обо всем еще поговорим, Таня... Времени много.
— Вы в отпуске?
— Да. Товарищи по части, узнав, что я еду к вам, собрали посылку.
Она казалась смущенной.
— Я еще за чулки вас не отругала. Вы возьмете их обратно, слышите?
Он заговорил о другом:
— Помните, я вам писал, Таня: о вашем подвиге у нас все в части знают. Два летчика, у которых на юге живут знакомые, уговаривали меня взять рекомендательные письма. Но это лишнее, поскольку недавно в Крым перебралась моя родная тетя. Я уже списался со старушкой, она с распростертыми объятиями примет вас.
— Вы мне все же не ответили, что означает слово «процветает»?
Федор оглянулся: больные на соседних койках занимались своими делами, а может быть, только делали вид, что занимаются ими. Он обрадовался, когда маленькая девчушка с повязкой на горле включила репродуктор. Шла передача для покорителей целинных земель. Теперь, когда лейтенант не беспокоился, что его услышат посторонние, он мог рассказать о своем бывшем друге.
Узнав из письма Тани о ее несчастье, Клычков поначалу очень расстроился, чуть не заплакал, хотел тут же добиваться у командования внеочередного отпуска, чтобы съездить к ней. Но время шло, а он все не ехал, командир, дескать, и слышать не хочет о новом отпуске. Потом-то выяснилось, что Клычков ничего не предпринимал для поездки. А когда пришло письмо лечащего врача, все в части с негодованием отвернулись от Бориса...
— Не надо, не рассказывайте больше! — взмолилась Таня.
— Хорошо, не буду! Узнайте только конец: мы осудили Клычкова. Ведь если он мог сегодня так отнестись к вам, то кто поручится, что завтра он не подведет своих боевых друзей, весь полк? Ему пришлось хлопотать о переводе в другую часть. Я не обманывал вас, когда писал о его отъезде.
Он замолчал, решив не говорить, что еще до отъезда Борис завел роман с пухленькой смешливой официанткой. Зачем Тане знать это?
Девушка глядела в окно. О чем она думала? О недолгом, зыбком счастье своем? О неверном женихе и несбывшихся девичьих мечтах?.. Глаза ее были сухи и голос тверд, когда она заговорила:
— Как это обидно все и... и гадко. Не потому, что разлюбил, нет. Он и не любил меня вовсе. Это я, наивная дурочка, приняла блестящую мишуру за золото. Не то обидно. Обидно за потерянную веру в человека, оказавшегося таким... таким... — Она никак не могла найти нужного слова. — Простите, Федор, теперь я хотела бы остаться одна. — Таня попыталась скрасить улыбкой свою бестактность.
Лейтенант поспешно поднялся.
— Могу я проведать вас перед отъездом?
— А вы уже уезжаете, так скоро? — встревожилась она. — Где вы остановились, кстати? — Видя, что он замялся — свой чемоданчик офицер оставил в кабинете главного врача, — Таня объявила тоном приказа: — Сейчас же зайдете в школу номер один, слышите? Спросите там Веру Евстигнеевну Павлову — это моя мама. У нас две комнаты, мама о вас знает. — Лейтенант был в дверях, когда Таня вспомнила: — Да, а как мои скворчики поживают?
— На юг собираются... За вами вслед.
Едва за гостем закрылась дверь, вся палата принялась шумно поздравлять Таню Павлову; офицер, на которого никто из больных, кажется, и не смотрел, тем не менее успел всем понравиться. Девушка молча выслушала поздравления. Ах, если бы ее соседки по палате знали все! Борис не любит ее и никогда не любил по-настоящему — теперь она поняла это. А что касается Федора... Что ж, он хороший человек, может каждому понравиться... Но для нее он чужой...
Молодой офицер, в тот вечер перешагнувший порог дома учительницы Павловой, сразу полюбился Вере Евстигнеевне. Вот и на вид вроде неказистый, и смущается больше, чем парню полагается, а какой душевный!
Федор рассказал о своей тете, живущей на юге. Он давно собирался проведать старушку, да все времени не было. Сейчас он едет к ней и мог бы сопровождать Таню. У тети свой домик, Тане будет у нее удобно, а курсовку для лечения легко достать на месте, он списался с тамошним санаторием.
Все это было давно продумано им, и говорил он просто и деловито, словно речь шла не о девушке,
