прямой видимости немцы сборными деревянными конструкциями с элементами колючки и спирали перегородили возможные пути отхода. Выставили посты и произвели произвольное минирование.
Разведчики, начиная с часа дня, фактически оказались запертыми на своем небольшом пятачке на северо-западной окраине Лебедей. Занимая десяток домов и будучи окруженными со всех сторон, нечего было и думать об оказании действенного сопротивления.
Терехов, не изменяя себе, хранил спокойное молчание и всем своим видом выражал уверенность в положительном исходе. Свиридов относился к происходящему с большей настороженностью. Впрочем, и он старался этого не показывать, дабы не нервировать и не заражать неуверенностью личный состав.
Остановившись вблизи одного из домов, лейтенант с любопытством посмотрел на сбитые из досок ворота, установленные прямо посреди улицы. За опорными столбами, увитыми колючей проволокой, прекрасно было видно несколько вооруженных охранников.
Непреодолимого препятствия столбы с колючей проволокой и наспех собранные ворота из себя вроде бы не представляли. Тем не менее попытка преодолеть эти укрепления наверняка была бы связана со стрельбой, подрывами и прочим шумом, который позволил бы немцам мгновенно засечь место прорыва. Перебросить свободные части и при наличии подавляющего численного преимущества уничтожить разведчиков.
Конечно, существовал вариант с отвлекающим маневром, однако Свиридов сомневался, что подобное развитие событий не предусмотрено немцами. Наверняка они имеют в наличии несколько мобильных групп, которые могут оперативно реагировать на любое изменение ситуации и перекрыть не один и даже не два места прорыва.
– Доброго утра, лейтенант. – Книппель, приветливо помахав рукой из-за изгороди, дождался, когда для него откроют ворота, и подошел к Свиридову.
– Доброго, – ответил лейтенант и выразительно посмотрел по сторонам. – Что все это значит?
– Решил облегчить вам задачу, – безмятежно пожал плечами Книппель, – я подумал, что в условиях напряженной обстановки вам будет легче провернуть ваше дельце.
– Сомневаюсь, – отрицательно качнул головой Свиридов, – сверните это все.
– Ни в коем случае. Даже не просите. Вы помните о сроке, лейтенант?
– Помню и делаю все возможное.
– Вам лучше поспешить, – честно предупредил Книппель, – на исходе следующего дня ваша помощь мне уже не понадобится.
– Интересно было бы узнать, что вы собираетесь делать, – скривился Свиридов, – неужели. устроить штурм?
– Надеюсь, что вам не суждено будет это узнать, лейтенант. Если вы сделаете все, как обещали, мы обойдемся без крайних мер.
– Сделаю, – не замедлил ответить Свиридов, – можете не сомневаться.
– Ну вот и отлично, – кивнул Книппель. Обернулся, подзывая кого-то из-за забора. Дождавшись, когда человек приблизится, немец забрал из его рук два внушительных бумажных пакета.
– То, о чем вы просили, лейтенант. Одежда. Последняя мода, цените. – Книппель довольно улыбнулся, передавая пакеты Свиридову.
– Благодарю.
– Я вот что подумал… – довольно глядя на несколько обескураженного Свиридова, добавил Книппель. – Сделаю вам небольшую поблажку. Я готов принять вас, мальчишку и вашу даму. Правда, это хорошая новость?
– Замечательная.
– Вижу, вы чем-то озабочены, лейтенант. Не буду отнимать у вас время. Понимаю, его и так немного. – Книппель, изобразив радушную улыбку, направился к воротам. Обернулся на ходу:
– До вечера завтрашнего дня, лейтенант. Ни секундой больше.
Сделав еще несколько шагов, остановился в открытом проеме. Повернулся:
– Если у вас что-то не сложится. Или не сумеете. По любым причинам. Пожалейте детей, лейтенант. На том свете вам это зачтется.
Свиридов повернулся и направился к клубу, прижимая к груди большие бумажные пакеты.
– Черное, лейтенант. Платье на девушке должно быть черным, – донесся вслед издевательский крик немца.
– Дурное чувство юмора. – Свиридов, разложив вещи из пакетов на столе, покачал головой и закусил в недоумении нижнюю губу. Терехов, отстраненно наблюдая за занятием лейтенанта, позволил себе легкую усмешку:
– Это не юмор. Это прямое приглашение.
Темой обсуждения для офицеров стало платье, которое передал Книппель. Идеально черное, прямое, с закрытым лифом и короткими рукавами, с единственной красной полосой-вставкой на поясе. Оно не было повседневным, в отличие, скажем, от второго, сиренево-синей расцветки, напоминающего сарафан. И не было выходным, парадным или бальным, ибо те предполагают более изысканный стиль. Платье было траурным.
– Приглашение на похороны?
– Наши, – уточнил Терехов.
Не найдя что еще сказать, Свиридов занялся разбором содержимого другого пакета. Две пары обуви – довольно изящные туфельки и более простые босоножки. Белье. Какие-то простенькие украшения.
– Они вскрыли хранилище.
Свиридов, занятый своими далеко не радостными мыслями, вскинул голову:
– И ты молчишь, капитан? Что там?
– Оружие. То, о котором говорили.
Свиридов, положив коробку с украшениями на стол, пристально посмотрел на Терехова. Уверенность капитана, граничившая с каким-то маниакальным упорством, поражала, а иногда просто выводила из себя. Однако сейчас обращать на это внимание не хотелось. В который раз уже Свиридов убеждался, что за железной непробиваемостью Терехова стоит четкий и точный расчет.
– Они успеют?
Капитан пожал плечами:
– Должны. У них нет другого выхода. Как и у нас, собственно. Мы ведь приглашены на похороны, лейтенант. И дата назначена. – Терехов кивнул на черное платье на столе.
Двадцать пять километров на восток от Лебедей
Бон
Подрыв прошел чисто. Люк разнесло напрочь, выворотив из бетона. Овсеенко старательно потянул носом воздух. Диляров и я, облаченные в противогазы, саперными лопатками расширили проход, отогнув несколько острых лепестков, оставшихся от креплений люка. Затем лейтенант вытащил из чехла на ремне фонарь и неуклюже включил его. Толстые перчатки, надетые на руки, затрудняли даже такое простейшее действие. Впрочем, других средств защиты у нас все равно не было. Только противогазы и кожаные перчатки, снятые с мотоциклистов. Именно по этой причине Овсеенко, держа нос по ветру, принюхивался к запахам. Если бы ему удалось унюхать что-то ненормальное: горчинку, запах каштана и тому подобное, – нам следовало сворачивать всю операцию и как минимум брать паузу на раздумья.
Наклонившись, я заглянул вниз, следя за медленно двигающимся лучом света от фонаря. Лестница, ведущая к полу. Бетон, покрытый слоем пыли, какие-то стеллажи. Никаких зловеще поблескивающих луж ядовито-зеленого цвета и мутировавших крыс.
Поманив Овсеенко к себе, Диляров вопросительно мотнул головой. Сержант шумно втянул ноздрями воздух. Прислушался к своим ощущениям и повторил операцию.
– Затхлость и пыль чувствую. Все, – поочередно посмотрев на наши лица, закрытые резиновыми противогазами, ответил Овсеенко.
Вздохнув, я подошел к отверстию люка и осторожно, стараясь не обрезаться о рваные металлические края, встал на лестницу. Притопнул пару раз по ее перекладинам, проверяя прочность, и, медленно перебирая руками, принялся спускаться. Диляров, оставшись сверху, в меру своих сил подсвечивал мне фонарем.
