— Граната-то откуда? — делано-спокойно, чуть прищурившись, поинтересовался обосновавший в центре стола мужчина, одетый сообразно всем остальным, в немецкую форму с погонами и петлицами лейтенанта. Поскольку обращался он, видимо, к своему подчиненному, капитан промолчал. И верно сделал, поскольку из-за его спины, все еще из сеней, ответили:
— Когда разоружались, достали.
— Вы, товарищ командир, чеку воткните, — перевел взгляд на Терехова мужчина. — Поговорим по- доброму.
— И не подумаю, — качнул головой капитан.
Положить ублюдков хотелось. Но еще больше было желание не попасть в плен. Ему как разведчику рассчитывать на снисхождение не приходилось при любых раскладах.
— Ну, хорошо, — все так же спокойно продолжил мужчина. — Вы, собственно, чего этим добиваетесь? Размена хотите? Не узнав ничего толком, не поинтересовавшись. По-моему, глупо.
В ответ на эту речь Терехов только пожал плечами. В разговор вступать он не собирался, прекрасно понимая, что целью любого диалога сейчас будет одно — расслабить собеседника, заставить его притупить бдительность.
— Видимо, мне следует представиться… — Мужчина немного сдал назад, в легком прищуре взглянув на собеседника. Терехов снова никак не отреагировал. — Лейтенант[20] Свиридов, 621-й батальон, РОА. Если это вам о чем-то говорит.
Говорило, конечно. Причем именно Терехову, в силу рода его занятий. Это несколько проясняло создавшееся положение, но одновременно и неимоверно усложняло. Отвечать, по уже сложившейся традиции, капитан не стал. Признание коллаборациониста, судя по всему, грозило быть лишь началом исповеди. И Свиридов не стал ломаться. Окончательно отдав инициативу в разговоре, глупо было бы вот сейчас замыкаться в себе:
— Мне нужна связь с вашим командованием.
Терехов не удержался и кивнул понимающе. Это полностью вписывалось в ту шаткую версию, которая уже сложилась у него в голове:
— Вам нужен кто-то определенный? — вступил он в разговор.
— Верно, — не стал отпираться Свиридов. Поджал губы, внимательно изучая стоящего перед ним советского разведчика.
Для посвященных совершенно не было секретом одно достаточно пикантное и вместе с тем тщательно скрываемое обстоятельство. В июле нынешнего года, во время контрудара под Курском, некоторые немецкие части открыли фронт. Это и были так называемые «восточные батальоны» РОА, не пожелавшие сражаться с русскими. В силу своей осведомленности Терехов прекрасно понимал, что не только, вернее даже, не столько патриотизм был тому виной, а прежде всего грамотная и кропотливая работа в рядах армии предателей агентов НКВД. Некоторые из частей, формируемых из советских военнопленных, сражались с упорством, достойным лучшего применения. Но вот в конкретном случае, батальоны, по численности равные полкам,[21] фронт для наступающих открыли.
И восточным формированиям это аукнулось незамедлительно. Первым получил свою порцию Власов, еще по весне. Агитируя по фронту уже сформированные части, он наговорил столько запретного, что генерала просто вернули туда, откуда взяли — в лагерь. Нужно было умудриться при проведении бесед с солдатами приводить в пример себя, аргументируя стойкость и приверженность идеалам обороной Киева, выходом из окружения, а затем и зимней битвой под Москвой.[22] После того как Гиммлер напрямую обвинил сражающихся на их стороне коллаборационистов в предательстве, восточные батальоны подлежали расформированию. Однако произвести столь масштабную операцию было фактически невозможно. Общая численность восточных частей колебалась в районе 200 000 человек, и разоружение, помещение в лагеря столь крупной массы солдат и офицеров, кстати говоря, весьма сплоченных, с налаженными связями между частями, грозило бы открытым бунтом. По сути, авантюра с Власовым и его армией из неплохой с виду идеи очень быстро превратилась в откровенный провал. Власов, имея чрезвычайно высокий и, надо сказать, заслуженный авторитет среди советских военнопленных, стал фигурой значимой, с которой следовало считаться. В той или иной степени он держал в руках общим счетом не менее пятнадцати полнокровных дивизий, которые стремились на фронт, но воевать не собирались, выполнять вспомогательные и полицейские функции не желали, а на малейшее ущемление их прав реагировали незамедлительно и очень остро. К осени 43-го большинство восточных формирований были отправлены во Францию и Италию. Идея заставить русских сражаться с русскими провалилась.
Не исключено, что те, кого сейчас видел перед собой Терехов, и являлись советскими агентами. В то же время они могли быть просто-напросто дезертирами, ведь далеко не каждому придется по вкусу направление к черту на кулички. И схема этого дезертирства была достаточно проста: тем, кто сотрудничал с агентурой, был завербован, выдавались данные связного, на которого им следовало тем или иным способом выйти. Ведь при пересечении линии фронта или первоначальных разбирательствах в особых отделах могли прихлопнуть за здорово живешь, безо всяких объяснений. Терехов сталкивался с такими вот «индульгенциями», и ситуация не была для него внове. Ну и третий вариант, совсем не скидываемый со счетов, так это то, что сейчас капитану просто пудрят мозги. Хотя вот именно такой расклад был сомнителен. Уж слишком это накручено.
— Ни я, ни мои люди не будут связываться ни с кем, — медленно произнес Терехов, с легким даже удовлетворением заметив, как каменеет лицо его собеседника. Это была еще одна маленькая монетка в копилочку второго варианта. Не первого. — У меня есть задача. И вы, ТОВАРИЩИ, поможете в ее выполнении. После этого мы свяжемся с любым лицом, которое укажете.
Вот так вот.
Тишина. Короткая улыбка скользнула по губам капитана. Как нервная разрядка, как компенсация за все, что вместили в себя последние сутки.
— И каковы же задачи? — подал голос один из оставшихся безымянными предателей. Не опуская автомата и добавляя к темному зрачку дула прицел собственного взгляда.
— Задачу знаю я, как командир группы, и мой заместитель. Вы входите в группу на основаниях безусловного подчинения. Исполняете приказы без вопросов. После выполнения задания я связываюсь с тем лицом, которое вы укажете, — довольно быстро сориентировавшись в ситуации, Терехов перешел в атаку.
Он считал, что в данном случае лучше будет пережать, переломить разговор и настроения в свою пользу, чем продолжать играть в поддавки. Если он все понимал правильно, деваться бойцам РОА просто некуда. И причина, по которой они оказались в доме, являвшемся явкой, тоже только одна.
— Это больше похоже на диктат, чем на какие-то условия, — качнув головой, постарался слегка сгладить напор капитана Свиридов. — Жесткие рамки не привели ни к чему хорошему Советы в начале войны…
Подобное можно было расценить как попытку договориться. Но Терехов предпочел поступить иначе. Вести дебаты, обещать что-то, идти на уступки он не собирался. Он бы с удовольствием зачислил четверых предателей в свою группу. Под полный контроль и подчинение. Никаких других вариантов.
— Не будем упражняться в остроумии. Вы переходите в мое прямое подчинение. Или я выпускаю гранату, — пресек все дальнейшие размышления Терехов.
Заметил, как после этих слов Свиридов взглянул на своих товарищей, коротко направо, коротко налево. Советуясь. Принимая решение коллегиально, не авторитарно. Это позволяло сделать вывод, что командиром этих солдат он не являлся. Либо не обладал авторитетом в достаточной степени. В какой-то мере это облегчало задачу Терехова. Тем проще ему лично будет подчинить своей воле всех четверых. Конечно, он не знал о них ничего, он не доверял им, он не надеялся на них, но твердо знал одно — этих бойцов он мог использовать при выполнении своего задания. Подобного знания ему хватало.
— Хорошо, — кивнул Свиридов.
И Терехов прекрасно видел, что никаких сверхусилий приложить для принятия данного решения лейтенанту из РОА не пришлось. Мало того, внимательно наблюдая, глядя в глаза ему, капитан советской армии видел, что предатель только рад был избавиться от обузы ответственности за своих подчиненных.
