изящной обуви, которая стоила треть зарплаты, но в которой играла любая нога. Свои по-детски пухлые губы с помощью настоящей французской помады, купленной в Париже, я превращала в «чувственные». Глаза были широко распахнуты – тут шла в дело тушь для ресниц. Кожа была нежной, а веснушки на руках исчезли – то ли сами собой, то ли под влиянием специального крема. Прическа выгодно изменяла овал лица. Наконец, вздернутый нос, с которым ничего нельзя было поделать, требовал всего лишь подобающего выражения глаз – надо просто всегда быть веселой, секрет прост. Тогда и вздернутый нос не помеха, наоборот. А быть веселой мне в общем удавалось – не все же дни были такими, как сегодняшний.
Итак я оделась, накрасилась и ушла в магазин – а вернувшись, обнаружила, что Алена Яковлевна, у которой сегодня не было смены, разговаривает с кем-то по телефону. Я хотела пройти к себе по-тихому, чтобы она меня не заметила, но дверь заскрипела (Петли смазать! Смазать петли! Сколько раз говорила себе – смажь петли, не жди, когда придет кто-нибудь и сделает это за тебя! Но я же «ленивые Весы»…) Оказалось, что это мне звонили – хорошо, что она не успела повесить трубку.
Звонил немец. Хельмут. Пассажир, который летел нашим рейсом три недели назад.
Вообще-то я не даю телефон пассажирам и вообще не знакомлюсь с пассажирами. Но тут был чисто деловой повод.
Этот самый Хельмут опаздывал на рейс. А когда пассажир опаздывает на рейс, для бортпроводников это кошмар. Все матерятся – экипаж, наземные службы, начальство, сами проводники, – но ждут до последнего, до «часа Х», когда «регистрация окончена», и «посадка окончена», и еще несколько минут сверху, если не все пришли. Потом, когда все последние минуты уже истекли, перекрывают переходы, задраивают люки, рассаживают пассажиров и велят пристегнуться… И вот тут наступает самое страшное: по открытому добрыми наземными службами коридору мчится с криками опаздывающий пассажир. И тогда приходится, отбивая атаки собственных пилотов, у которых ломается график и вообще все под парами, бежать навстречу такому подарку, открывать заново двери, закрывать двери, хватать багаж, ругать, проверять билет, сажать – все в последнюю секунду, когда шасси уже вот-вот оторвется от земли и все должны быть намертво впечатаны в свои кресла. Этим опаздывающим в самом прямом смысле голову хочется оторвать, но если уж он попал на рейс, то все – билет у него есть, больше ничем не накажешь. Они, наоборот, выпивку сразу требуют, чтобы успокоиться, а ты и ухаживай за ними всю дорогу, лечи их нервы. То есть они тебе нервы трепали, а ты с ними нянчишься. Так всегда. Но тут уж ничего не поделаешь, работа.
Хельмут опаздывал на рейс Санкт-Петербург – Берлин. В самолет его впихнули, несмотря даже на его сопротивление – что-то он там забыл. Он всю дорогу сидел как в воду опущенный, потому что и вправду забыл что-то важное, обронил по дороге к стойке. Кинулся было искать, но тут его прямо за руки схватили и с криками поволокли – наземным службам возврат билетов не нужен, себе дороже. Кончилось дело тем, что я его уже утешала. Худой такой белобрысый немец, с не вполне немецкой тоской в глазах – тоску я поначалу приняла за следы расстройства от потери. Мы тут все быстро превращаемся в доморощенных психологов: мало того что нас этому учили, так ведь и практиковаться много приходится, так что после месяца полетов начинает казаться, что ты про каждого пассажира все знаешь. Но тоска была, кажется, несколько иного свойства. После того как мы в течение всего полета обменивались репликами по-английски, выяснилось, что он очень неплохо говорит по-русски. Он был восточный немец, «осси». Отсюда, видимо, и тоска. И «соцстран» давно нет, и «капстраны» уже не те, а разница какая-то сохраняется, неуловимая. Одет был хорошо, держался уверенно, так что я сразу и не подумала, что он может быть восточным немцем. Пока не стало ясно, что он русский в школе учил.
Он забыл пакет с какими-то подарками. И чем-то они ему были страшно дороги, хотя я, когда услышала слово «подарок», почему-то сразу решила, что это матрешки с Горбачевым и Ельциным и переживать не из-за чего. В тот день из меня явно был плохой психолог – все слишком долго было на нервах. И работа, и Валера, и соседки утром в квартире, и общественный транспорт, и начальство, и какие-то вещи, которые почему-то нужно было кому-то передавать в Берлине и которые Валера наспех сунул мне в сумку, и не вполне свежая рыба, которую пришлось завернуть на приемке, из-за чего мы и так чуть было не взлетели позже… В общем, все не клеилось, и в важность этого его забытого пакета я отказывалась поверить. До тех пор, пока он не встал, не пошел сам ко мне в отсек (куда вообще-то пассажирам вход воспрещен) и не стал на вполне приличном русском языке, хотя и c явным напряжением, просить ему помочь.
В принципе, у нас, конечно, есть в аэропорту свой стол находок. Но он-то был не в аэропорту и не скоро мог там снова появиться. Он переживал, пакет был небольшой, мог легко потеряться, а он был измученный, смешной и со своими соломенными волосами, крупным носом и чуть ли не торчащими ушами выглядел моложе своих лет, хотя явно старше меня лет на пять-семь, если не больше, но в некоторые моменты совсем как подросток. Руки разлетаются во все стороны, походка скачущая, движения быстрые – не человек, а недоразумение, я даже не помню, чтобы видела раньше таких немцев. В общем, мне его стало жалко, и я пообещала, что сделаю, что смогу. Из Берлина прямо при нем позвонила в Пулково, попросила поискать и отложить для меня, если найдут. И дала ему свой телефон, чтобы позвонил, спросил, нашелся ли, – не мне же ему звонить. Рабочий дала, но нас же там никогда почти не бывает, все в рейсе, так что пришлось и домашний дать. На сем мы и расстались.
Пакет нашли и отдали мне. Я даже не проверяла, что там, отдала начальнику смены, и пакет лежал у него в кабинете, в шкафу, ждал немца. Немец звонил, спрашивал, радовался, что все в порядке, просил сохранить, обещал приехать… Можно было попытаться подловить меня в Берлине, но мы в этом месяце больше не летали в Берлин, а он сам сказал, что приедет по делам. И вот теперь приехал-таки. А пакет-то в Пулково, а значит, теперь в Пулково с ним тащиться.
– Хельмут, цел ваш пакет, но только он в аэропорту. А у меня сегодня рейса нет, я там не появлюсь. Может быть, послезавтра? Рейс в 8.30. Я понимаю, что это рано, надо будет к семи приехать, потом мне будет уже не до этого.
– Послезавтра? – переспросил он с забавным акцентом, слегка растягивая слова.
– Да. Хотя нет, погодите – начальника не будет, а ключ от кабинета только у него.
– А сегодня там есть ваш начальник?
– Сегодня есть.
– Может быть, мы поедем туда сегодня? – В голосе этакое характерное железо, как почти всегда бывает у иностранцев, если они, конечно, не слависты с многолетним стажем (таких тоже видела). – У меня есть машина, я заеду за вами и отвезу вас потом туда, куда вы скажете. Вы не заняты, вы не очень заняты?.. Я был бы вам очень… обязан.
Я подумала секунду и согласилась. Просто я не люблю сидеть одна в этой своей комнате с зелеными стенами, а планов на сегодня у меня никаких больше не было.
Он заехал за мной на японской – «Хонде», что ли, – зеленого цвета. Я высматривала его в окно – когда появится во дворе; (он убедил, что сориентируется в городе и все найдет). Разумеется, и Алена Яковлевна машину заметила и не преминула поздравить с хорошим приобретением. В ее глазах я, конечно, тоже была почти проститутка, раз стюардесса – правда, тут меня не ругали за это, а относились с пониманием. Не хотелось разочаровывать: сколько можно объяснять, что ты не верблюд, людям, с которыми вообще разговаривать не хочешь. А тут как раз повод! Пусть думают, что у меня куча любовников-иностранцев, что мне, жалко, что ли?! Пусть тешатся. Тут большой город, тут никто никого не знает, тут нет мамы с папой, да все равно мне, кто что обо мне подумает.
И подумают ведь! Потому что у машины он меня ждал с букетом цветов, во-первых, а во-вторых, подарил в бархатной коробочке маленькую скромную брошку: брошка была настолько скромной, чтобы не выглядеть неприлично дорогим подарком. Маленький жук довольно веселого вида полз куда-то по травинке, блестя перламутровыми глазами – такую штуку хорошо на лацкан пиджака приколоть. И жук, и травинка были сделаны из зеленой яшмы. Мой камень, камень Весов – так что подарком я осталась очень довольна. С умом и со вкусом. Благодарность за хлопоты. Переживать из-за него я не стала.
Поехали в Пулково, по дороге обсудили, чем он занимается. Инженер, работает в питерском представительстве какой-то фирмы, наездами бывает здесь – поставка и наладка оборудования. Зовут Хельмут Забрисски, родился в Восточном Берлине, успел закончить школу и институт еще при ГДР, думал, что будет работать в военной промышленности, но после падения стены друзья помогли устроиться спецом в западногерманскую процветающую компанию. Повезло! Ничего особенного, обычный светский разговор – по-русски, разумеется. Немецкого я не знала – а к чему мучиться с английским, раз для него лишняя практика.