недалеко. Пошла пешком, в тонкой курточке от спортивного костюма, надетой поверх кофты. Все свое ношу с собой. А дома, я заранее предположила, ничего хорошего меня не ожидает.
Так оно и оказалось. Хорошо еще, что, несмотря на будний день, нашлось кому мне дверь открыть. Потому что Алена Яковлевна была в запое, но еще передвигалась, а в моей комнате жила новая девочка, у которой, по счастью, сегодня не было вылета.
Дверь мне открыла Алена, шумно поздравила с возвращением и не менее шумно сообщила, что помещение заняла новая жиличка – правда, находясь в состоянии воинственном, предложила помочь мне жиличку выгнать. Ибо справедливость! Пьяная, Алена Яковлевна всегда хотела справедливости, хотя бы так, как она ее понимала. Трезвая – увы, не всегда.
Я постучала в свою собственную комнату. И вот тут меня ждал сюрприз, в этой ситуации – почти приятный. На пороге я увидела ту самую Людмилу, с которой мы два года учились на одном курсе. Склочная, крикливая, вечно говорившая про Вику гадости Людмила – но какая-никакая, а своя.
– Соколова!
– Здравствуй, Люда.
– Ты как тут очутилась?!
– Я тут живу, Люда. Жила я тут.
– Ты… Это… Это я тут живу теперь.
– Я поняла. Войти дашь? Мне сесть надо, меня ноги не держат. Отвыкла я ходить.
Даже Людка, от которой, в принципе, ожидать можно любой подлости, не посмела меня не пустить. Я вошла и рухнула на стул. На свой стул, между прочим. Я купила его на свои деньги в хозяйственном, потому что один стул, остававшийся от прежнего жильца, очень быстро развалился на части, а второй был заляпан какой-то неоттираемой гадостью и я использовала его как подставку под электроплитку.
– Ты откуда?
– Оттуда. Тебе не сказали разве, куда делся человек, который тут жил до тебя?
– Сказали… Сказали, что под следствием, в СИЗО сидит… Слушай, Регина, неужели это ты и есть? Не верится.
– Что, так страшно изменилась?
– Да нет. Похудела, а так – ну почти как была. Не могу поверить, что ты под следствием Такая тихоня, самая тихая у нас в группе…
– Я уже не под следствием. Сегодня был суд. Дали два года условно. Так что я теперь, практически свободный человек.
– Это за что же?
– А долго рассказывать!
Людмила так и не села – стояла и смотрела, как я сижу посреди ее комнаты.
– И что ты делать собираешься?
– Понятия не имею.
– Мне сказали, что тебя с работы уволили.
– Раз сказали, вероятно, так и есть.
– А комната моя. Я уже четыре месяца в «Аэрофлоте», с октября. И комнату мне эту дали по ордеру. Я тут прописана.
Интересно, а где же теперь прописана я? И куда мне на учет в милицию, следовательно, вставать? В паспорте у меня по-прежнему – этот адрес. Но я знаю Людмилу – она свое из рук не выпустит. И примерно представляю, что скажут мне в Пулково. Раз уж Людмила здесь – ее не выкуришь.
А Людмила меж тем начинала наливаться краской. Это она готовилась к бою – я помню еще по общежитской кухне. Думала, что я буду с ней воевать. Пришлось опередить – сил на скандал у меня не было.
– Воевать я с тобой не собираюсь. Нет, я, конечно, пойду к начальству и все выясню – но на пороге не буду ложиться, не бойся.
Интересно, где я буду сегодня ночевать? Понятия не имею. Но сейчас мне было все равно. Те девять месяцев, которые только что закончились, приучили меня решать проблемы по мере их поступления. Это Ленкина фраза. Ленка была судима уже второй раз, первый раз обошлось тоже условно, а вот второй условно практически никогда не дают – и потому сейчас она была уже в колонии. И сидеть ей еще три года. Ах, Ленка! Боже мой, ведь и я сейчас могла бы ехать на пересылку! А я сижу тут и разговариваю с этой дурой Людмилой! Призрак из прошлого. То ли я призрак, то ли она – не поймешь. Какая разница, где я буду ночевать, какая это все ерунда по сравнению с тем, что могло бы быть!
– А ты какая-то другая стала, Соколова, вот теперь вижу.
– Я из тюрьмы вышла. Из тюрьмы все выходят – другие. И идти мне, кроме как сюда, некуда. Вещи мои где?
– Вещи все тут. Вот все твое, две сумки и пакет. Одна сумка, между прочим, моя. Вот все лежит, нетронутое – место занимает.
– Пускай пока тут лежит, пока начальство не решит, где я жить буду. Ты тут прописана – и я тут прописана. Давай, Люда, не будем ссориться – тогда я воевать не буду, тогда это твоя комната.
– Так чего ты хочешь-то?
– Я хочу помыться, переодеться, взять свое пальто и занять у тебя хоть пятьдесят рублей – на дорогу. У меня ни копейки. А потом оставить здесь вещи и поехать в Пулково. Деньги я тебе потом отдам – но если не дашь, так и буду здесь сидеть, имей в виду.
Людмила долго что-то соображала – и сообразила наконец. Милостиво сказала:
– Мойся. Дам я тебе денег. Я не жадная.
– Ну вот и отлично.
И, разобрав сумки и взяв белье, я пошла мыться.
Долго-долго стояла под душем. Мылась, грелась, отдыхала – все так. Но главное – я смывала с себя тюрьму. Вспоминала все, что было за эти девять месяцев, – и вспоминала сегодняшний день. Думала о том, как говорила сейчас с Людмилой, например. Правильно говорила, получила все то, что хотела, – и неправильно. Я научилась так разговаривать в камере – раньше так говорить я бы не смогла. Я даже и не заметила ничего особенного – потому что привыкла уже. Вспоминала опять слова тети Насти: «Потащишь туда за собой все здешнее – там пропадешь». Вот я уже и потащила. Так нельзя. Зачем тогда все эти старания – если я буду теперь как каторжная, как клейменая всю жизнь? С привычками, которых, значит, сама уже не замечаю. Надо становиться прежней. Надо «себя не потерять». Надо найти себя прежнюю – хоть попытаться. Иначе как же я? Иначе зачем? Хотя, конечно, совсем-совсем, как прежде, я уже никогда не буду. Но я смывала и смывала с себя тюрьму – и даже из ванной попыталась выйти другими, «прежними» шагами. Надо пытаться.
Оделась, причесалась, накрасилась, выпила чаю на кухне – заварила тот самый, из «судейского пакета», пригодился, – собрала в сумку самое необходимое, немного белья и одежды, нашла старую записную книжку с телефоном Люси из Пушкина (два года с ней не виделась, может, она уже и не живет там давно – а все-таки какой-то свой человек), и нескольких однокурсниц, которые жили в городе, с родителями, взяла у Людмилы пятьдесят рублей, обещала позвонить и ушла.
Вышла из дома, чтобы ехать в Пулково. Но постояла на улице минут пять, подумала – и поехала к Валере. Не смогла удержаться, несмотря ни на что.
Дайте ему шанс!
Дверь он открыл сразу. Не ждал меня, не предполагал. Изменился в лице – мало, что изменился, нет, побелел, как бумага, а потом стал краснеть – и покраснел, как рак, и налился яростью. Яростью, я не ошиблась. Но сперва все-таки побелел. Он был потрясен, понятное дело – не каждый день призраки на пороге являются.
– Что ты так смотришь? – спросила я и попыталась сделать шаг внутрь, в квартиру.
Но он стоял в дверях и, кажется, не собирался меня пускать.
– Можно, я войду?
– Лучше не надо.
Вот даже как. Это сильно, этого я не ожидала.
– Почему?
