Скромная Наденька, редко ходившая на вечеринки, заметила Бронислава сразу, собственно, как и остальные девицы. Тем лестнее было его внимание. Бронислав ухаживал по-гусарски, с наскоку обаяв и завоевав. Теперь он знакомился с девушками, начиная с фразы «И как же такую красавицу мама с папой одну отпускают?» Надя была первой, кто, стесняясь, ответил, что она сирота. Услышав ключевое слово, кавалер сделал стойку и бросил второй пробный шар:
– А где твое общежитие? Далеко?
Вопрос был поставлен коряво, но зато подразумевал более или менее понятный ответ.
– Я не в общежитии живу, а дома, – объяснила Надюша. – Только далеко, в новостройках. Зато до метро близко.
Это решило ее дальнейшую судьбу.
Броня развил бешеную активность и уже через неделю топтался в маленькой прихожей. Не совсем приятным сюрпризом оказалось наличие в квартире Надюшиной сестры. Но та была рафинированной интеллигенткой, давно осознала факт, что без мужской руки в доме просто беда, поэтому приняла Броню на ура. Жених по-хозяйски взялся за обустройство маленькой квартирки – прибил все отвалившееся, починил сломавшееся и даже поменял то, что ремонту не подлежало.
Скоропалительная свадьба, беременность, рождение крикливой малявки, сильно осложнившее жизнь… Броня был счастлив – он стал городским.
А вскоре случилось неожиданное. Толстенькая Ленка как раз делала первые шаги, басовито вопя на всю квартиру. Броня пропал. Софья с Надюшей сначала волновались, затем начали мелко трястись, побежали в милицию, принялись обзванивать морги и больницы и понеслись к Броне на работу.
Бронислав вышел на проходную, посмотрел на жену и недовольно процедил:
– Вечером зайду. Иди пока домой.
Наденька пошла, как велел ненаглядный муж, и всю дорогу растерянно повторяла:
– А что же это? А как же это, Сонь? А что случилось-то?
Софья Леонидовна, запоем читавшая красивые романы, тоже не совсем понимала. Она, конечно, подозревала, что у Брони могла появиться женщина, но тогда он должен был вести себя иначе. Да и какая вообще женщина, если у них Ленка?!
А Бронислав Аркадьевич, добившийся своей цели, неожиданно влюбился. Правда, сначала он даже не сообразил, что это любовь. Бойкая, быстроглазая Елизавета, работавшая в соседнем бюро, ему просто нравилась. Чуть-чуть. Как может нравиться мужчине условно доступная женщина. Не продажная, а именно доступная, и доступная только ему. А потом вдруг оказалось, что ему без нее никак. Не живется и не дышится. И хочется засыпать рядом и просыпаться рядом. Разговаривать вечером об общих делах, обстоятельно пить чай и планировать совместные выходные. И даже ее сын нравился Броне гораздо больше, чем собственная дочь. Сын был старше, не писался, не орал по ночам и играл в машинки.
– А что жена? – рассудительно успокаивала его Елизавета. – Она должна быть тебе благодарна, ты ей дочь подарил, алименты будешь платить. Это парню отец нужен – крепкая рука, пример. А девчонки всегда к матери ближе.
И Броня соглашался. Лиза так все правильно, хорошо говорила. И была она складная, крепкая, своя, а не какая-то там голубая кровь.
– Не по себе она выбрала, вот сама и виновата, – утешала Елизавета.
И Броня снова соглашался. Разумеется, сама виновата.
Это все довольно нескладно, но вполне доступно он выложил вечером оцепеневшим Наде и Соне. Сестры покорно смотрели, как он собирает вещи. Надюша послушно расписалась на повестке в суд. Дверь хлопнула. Ленка шлепнулась на попу и заревела. Но никто не бросился ее утешать. Она обиженно хныкнула пару раз и поползла по своим делам. Что толку плакать, если никто не суетится и не берет на руки?
Софья Леонидовна впервые осознала, что означает на практике словосочетание «сломанная жизнь». Это когда судьба, росшая стройной травинкой, тянувшаяся к небу, ломается. И прижавшийся к земле стебель быстро засыхает. Был стебель – и нет его. Или, например, ветка яблони. Вот она зеленеет, покрывается первыми бутонами, они выстреливают благоухающими цветами. А кто-то эту ветку – хрусь – и сломал. И бутоны вянут, и листья хрупким прахом осыпаются в траву, и яблоки не появятся. Ничего уже не будет.
А Надюша даже не успела понять, что ее жизнь сломалась. Первый раз она выпила сразу после ухода Бронислава. Коньяк, который ему же и подарила. Соня металась, пытаясь вытащить сестру из омута, тормошила, таскала по врачам. Но все впустую.
Опустилась Надюша очень быстро. Она начала уносить из дома вещи, Соня рыдала, умоляла, а сестра лишь смотрела на нее пустым взглядом давно ушедшего человека. Надюши больше не было, была лишь пустая оболочка. Мятый фантик от шоколадки, которую сожрал обаятельный Броня.
Падать всегда проще, чем карабкаться наверх.
Когда Ленка пошла в школу, мама умерла. Тетка суетилась, оформляла опеку, иногда плакала по вечерам. Потом плакать стала реже.
Алименты приходили исправно, но отец никогда не интересовался подрастающей Ленкой. Он женился на Лизе, усыновил ее сына и навсегда исчез из жизни двух одиноких женщин – молодой и пожилой. Когда Ленке исполнилось восемнадцать лет, алименты поступать перестали.
Последняя ниточка, связывавшая ее с отцом, порвалась.
В тот вечер Лена никуда не пошла. Вместе с теткой они дружно ревели над старыми мамиными фотографиями и вспоминали, вспоминали…
Фотографий отца в альбоме не было. Софья Леонидовна выбросила все, что связывало с человеком, сломавшим жизнь ее семье. Уничтожила, как плесень, тщательно и безжалостно.
– А это кто? – вдруг заинтересовалась Лена, заметив желтоватую карточку, на которой женщина с простоватым лицом стояла рядом с чернявым подростком.
Тетка вдруг застеснялась, засуетилась, потом махнула рукой.
– Да чего уж теперь! Это его жена с сыном. Я ведь, когда ты в девятый класс пошла, нашла его. Начальник – важный такой, довольный. Денег к нему просить пошла. Не хватало мне алиментов. Ты девочка крупная, выросла рано, тебя одевать надо было, кормить. А меня сократили. В общем, пошла я кланяться. У нас ведь драгоценности бабушкины оставались. Но мы с Надюшей, еще когда ты родилась, решили: все будет лежать до твоей свадьбы. И только на свадьбу ты их наденешь в первый раз. Поэтому я сначала даже и не думала шкатулочку разорять. Надюши-то уже не было, а против ее воли идти… Ладно, пошла попрошайничать. Унизительно так, гадко. А он сделал вид, будто не узнал. Представляешь? Не знаю, не помню. Охрану грозил позвать. И такое лицо… Я даже подумала, что он ведь и вправду может не помнить. Идет человек по улице после дождя, а вокруг червяки дождевые. Наступил – и не помнит. Потому что даже не заметил. Вот и он так. И я со злости фотографию у него эту со стола взяла. Она под стеклом лежала, краешек торчал. Украла. Хотела порчу навести. У меня даже давление подскочило – сама не соображала, что делаю. Порчу, конечно, наводить не стала, а выбросить не решилась. Мало ли для чего понадобится. Все женщину эту разглядывала, думала – чем она лучше моей Надюши оказалась? А так странно… Ведь не лучше. Хуже. А поди ж ты как вышло…
И вот теперь тот самый подросток с фотографии беззаботно улыбался Ленке с монитора компьютера. Тот самый Руслан, у которого был отец, нормальная семья. И мама не умерла. Это был ее брат, которого она ненавидела. Сводный брат. Которому надо было… отомстить?
Она даже не сразу сообразила, о чем думает. А потом вдруг рассмеялась – зло, истерично. Разумеется, отомстить! Потому что он у нее все отнял. Всем им отомстить. И отцу, который оказался не космонавтом и не принцем, а обычным среднестатистическим подлецом. И этому парню улыбающемуся.
Ленка решительно нажала на фото и зашла на страничку.
Ничего особенного там не было. Фотографий отца Ленка не нашла, зато обнаружила изображение курносой смешливой девицы. Повинуясь внутреннему порыву, написала первую пришедшую на ум глупость: «Привет однофамильцу-земляку!» И закрыла страницу, вдруг отчетливо поняв, что жить было бы намного проще, если бы никакого Руслана она сегодня не нашла.
Юлия Карловна сидела в гостиной и с напряжением наблюдала за щебетавшей невесткой. Та, напевая, моталась по квартире, куда-то собираясь. Дима уехал с друзьями на рыбалку. А мама, всякий раз бдительно прослушивавшая Викины взвизги на эту тему, на сей раз ничего такого не услышала. Это
