голой, чтобы чувствовать себя отомщенной за твой утрешний костюм. Ой... Меня еще в жизни не одевали с такой ненавистью.
И снова его ужаснуло то спокойствие, с которым она произнесла эту фразу, - спокойствие, которое не позволяет ничего обратить в шутку. Но до шуток ли было ему...
- Анна,- проговорил он через силу,- почему ты говоришь о ненависти, когда видишь сама, что я просто и бессмысленно продолжаю тебя любить?
Она долго и внимательно смотрела на него, и слова он не мог понять, что же кроется, за этой паузой, потом сказала:
- А если любишь, то зачем мы сейчас говорим все это друг другу? Пойдем работать, я уверена, что у тебя в блоке обеспечения еще полнейший бедлам.
Она встала, деловито затянула поясок и направилась в блок обеспечения - разгребать полнейший бедлам, и он обреченно поплелся следом, зная, что там все в порядке, и приборы зачехлены, и киберы размонтированы, и анализаторы обесточены, придраться не к чему, но она критически скользнула светлым оком по синтериклоновым чехлам и постучала носочком плющевой туфельки по лежащему на полу течеискателю:
- Год-два он проваляется в безопасности, а вот три-четыре десятка лет - вряд ли. Станцию может прошить, при спадении давления синтериклон выдержит, но вот застежки... У тебя есть под рукой хотя бы гипоцем в аэрозольной тубе? Залить все швы - пустяковое дело, до обеда управимся, только зверюгу своего убери, нюх у него тонкий, еще зайдется...
Ни в какой инструкции о залитии швов вакуумным пластиком и речи не было, но Алан послушно приволок коробку с яркими тубами, и они добрых два часа предавались этому занятию, и она действительно хорошо знала свое дело - неплохой химик-аналитик, она, как и все члены комплексных экспедиций в Дальнем Пространстве, умела и могла непредставимо много для хрупкой и взбалмошной молодой женщины. Он, не пряча жадного взгляда, неотрывно следил за ее движениями, за тем, как острые коленки обрисовываются под светло-зеленым платьем, заляпанным пенными кляксами, как дисгармонично розовеет ободранный правый локоть, и, боясь до конца признаться себе в том, что только такая и только сейчас она и близка ему по настоящему, он молился теперь об одном: только бы она не устала, потому что когда кончится эта суета - еще черт ее знает, что Анна выкинет...
Устала она неожиданно, и присела прямо на какой-то зачехленный прибор, и сказала:
- Ну, вчерне вроде все дырки заткнули, а если где и осталось, то гори оно синим огнем, ладно?
- Ладно, - восторженно согласился он. - А хочешь, я тебе настоящий синий огонь учиню?
- Пунш? - живо заинтересовалась она.
- Почему это - пунш? Вот уж, действительно, чисто женские ассоциации... Просто у меня небесный свет в семидесяти вариантах. Для себя я полагаюсь на случайный выбор, но если ты хочешь, я покопаюсь в катушках и найду настоящее северное сияние. Хочешь?
- Ты мне найди лучше кусочек хлеба с маслом...
- Господи всевышний, творец черных дыр и прочего космического непотребства! Да я тебе сейчас такого наготовлю... Иди, мой руки.
- Иди, иди... А если у меня ножки не ходят?
Он схватил ее на руки и, не вполне соображая, что делает, потащил не в душевую, а через всю лужайку, к бассейну. Бесцеремонно потряс, освобождая ноги от туфелек, и когда они шлепнулись на траву, усадил ее прямо на низенький барьерчик, так что босые ступни окунулись в теплую воду.
- Тухти! - крикнул он и, когда еж примчался, виляя хвостами и тем выражая предельную готовность к выполнению приказов, велел:
- Отнеси эти плюшевые галоши в комнату и не смей их приносить, как бы тебя ни обхаживали. Будут взятки совать - попробуй только дрогнуть!
- Обречена на босоножество? - с любопытством спросила Анна. - Ножки наколю. Белые.
- А ты вообще больше не будешь ходить. Отныне и во веки веков. А токмо пребывать у меня на руках.
- Отныне. И во веки веков, - она произнесла это с таким спокойствием, что снова у него всколыхнулось что-то внутри.
Не к добру...
- Ты поплещись, - крикнул он как можно веселее, отгоняя эту непрошеную тень, - ты побрязгайся, а я уж что-нибудь приготовлю. Ты ведь у меня не привереда?
- Я у тебя не привереда, - проговорила она так спокойно и так обстоятельно, словно после каждого слова ставила точку.
Он отмахнулся от этого спокойствия, как от наваждения, и помчался на кухоньку. Врубил комбайн на сверхскоростной режим. Бросился обратно, к теплой раковине бассейна, отражавшего безоблачное золотое небо.
- Страшно окунаться, - призналась Анна. - Такое впечатление, что по поверхности разлилась какая-то тонюсенькая пленочка. Вылезешь из воды - и на тебе все цвета побежалости, как на придорожной луже.
- Почто так непоэтично? Сказала бы - как на венецианской майоликовой чаше...
- Точно. Как на майоликовой лоханке!
- Анна, фу!
- Как на майоликовом урыльнике. Знаешь такое слово? Нет? Напрасно. Ты только вслушайся: ур- рыльпик!
- Анна!
- А как звучит! Это же серебряный взлет фанфар под барабанную дробь! Ах, Алька, не умеем мы слышать... Урыльник!!! Да с этим словом надо бросаться на подвиг, в битву...
- Ежа постеснялась бы.
- Ах да, братья наши меньшие... Между прочим, это у меня голодный бред. Где обещанный кусочек хлеба с маслам?
- Ой, бедная моя, я сейчас...
- И с икрой! - крикнула она ему вдогонку.
Он слетал на кухню и тут же вернулся, нагруженный, как гобийский дромадер. Край скатерти, перекинутой через плечо волочился по траве.
- Замори червячка, а там и картошка спечется.
- Это какой такой червячок имеется в виду? - подозрительно спросила она.
- Не знаю... Фольклор, - растерялся он.
Она посмотрела на него и фыркнула:
- Знаешь, какой ты сейчас со стороны? Как будто опустил все иголки и подвернул их под себя.
- И стал нежно-сиреневым.
- А что, эти твари еще и цвет меняют? Ты, между прочим стели скатерку, раз принес.
- Меняют, куда же им деться. В зависимости от настроения. Подержи-ка хлебницу... А знаешь, перетащу-ка я тебя во-он туда, у меня там две грядочки - одна с зеленью разной, петрушкой да кинзушкой, а другая - с клубникой.
- Живые? - восхитилась она.
- А как же? Пока я по другим маякам шастал, у меня тут специальная программа работала, поливально-светоносная. По точнейшему субтропическому графику. Зато всегда на столе - свежая закусь.
- Закусь! А...
- «А» тоже имеет место. Контрабандой, разумеется, но ты моя законная жена, а посему не можешь свидетельствовать против меня на суде.
- А что, были такие правила?
- Ага. Когда были суды. Ну, посиди еще немного, моя умница, я все устрою.
Он наклонился, привычно поцеловал ее в теплый золотой висок и помчался все устраивать. Все или не все, но пушистое ложе с банкетным столом он учинил в полминуты - для этого пригодился вигоневый плед, брошенный в ложбинку между грядками.
