на меня.
– Сережа, как вы себя чувствуете, почему скачете по квартире. Вам еще и сегодня полежать.
– Ну, уж нет. Я и так, пролежал, ужас, сколько времени, если конечно Николай меня не разыграл. А вас, если не ошибаюсь, зовут Ниночка.
– Ой, простите, я то к вам уже так привыкла, что забыла, что нас официально не знакомили.
– Ну, так забудем об этом, только можно попросить не обращаться ко мне на Вы, а то я чувствую себя какой-то старой развалиной.
– Сережа, теперь иди в гостиную посмотри телевизор, почитай книгу или просто полежи, а я сейчас приготовлю ужин.
И не смотря на мои слабые протесты, Ниночка, проявив железную волю, выгнала меня из кухни. А потом, не взирая на мои протесты, накрыла стол в гостиной.
Николай вернулся домой, как раз тогда, когда были закончены все приготовления, и дом сразу наполнился шумом и разговорами.
Ужин был больше похож на торжественный, такой какие устраиваются в честь семейного торжества. Рассказывая вновь свою историю, я старательно избегал в ней только одной стороны – великих печатей и всего с ними связанного.
– Сережа, а у тебя с Кьярой? Насколько это серьезно, – спросила Ниночка.
– Насколько, – я задумал буквально на одну секунду, – для меня на всю жизнь.
– Счастливые вы – не то сказала, не то вздохнула Ниночка и выразительно посмотрела на Николая.
После заключительной чашки чая, я, сославшись на усталость, уполз в спальню, прилег и не заметил, как меня сморил сон.
Наутро, выбравшись на кухню, я обнаружил там Николая с чашкой кофе.
– Привет, старик, а Ниночка.
– Ниночка уже убежала на работу, а вот у меня с утра образовалось окошко и очень кстати, потому что я хотел с тобой поговорить.
– Только после кофе – пока не выпью не проснусь.
– Ты пей кофе и заодно расскажи мне, по какой причине тебя по всему городу разыскивает милиция.
Я чуть не подавился.
– Да, вроде бы, я пока был при памяти, ни чего противозаконного не делал, разве что во время болезни, пока был в бреду, кого зашиб.
– Ты кончай выпендриваться, все намного серьезней, чем ты думаешь. По всем отделам разослана ориентировка с твоими данными, фотографией, вдобавок, в сопровождении написано, что тебя разыскивают, как свидетеля и хотя не написано чего, в предписаниях указано: задержать и этапировать в Новгород. Там то ты что делал?
– В Новгороде – это в Нижнем?
– Нет в Новгороде Великом?
– Коля, я там вообще в своей жизни не был и ни когда с ним не был связан, так что вопрос не по адресу.
– Ты знаешь, старик, мне самому это не нравится. Еще если бы тобой интересовалось ФСБ, я бы понял. Как ни как ты жил за границей, но они молчат, им все это до фонаря, а родная милиция, встав на уши, ищет человека обозначенного как свидетель, может второго пришествия, да еще собирается, как свидетеля этапировать. Хотя с другой стороны, я вчера при Ниночке не стал перебивать твой треп, но ты старательно чего-то не договариваешь.
– Коля, а с Ниночкой у вас насколько серьезно?
– Ты мне зубы не заговаривай – партизан.
Я вздохнул и выложил Николаю оставшуюся часть своих приключений.
– Ничего, сейчас говорить не буду, мне надо обо всем подумать. Но и ты в свою очередь подумай, откуда они уже на второй день твоего приезда точно знали, что ты в Ростове. Поверить в то, что просчитали за это время, тот путь, о котором ты рассказал, не смогли бы чисто физически, если ты конечно в рассказе своем не передергиваешь. А знали точно.
Вечером, когда пришла Ниночка, я воспользовался тем, что необходимости готовить не было, и взял инициативу в свои руки.
– Сегодня моя очередь ухаживать.
И я принялся варить кофе. Когда кофе был готов, и я уже собирался его разливать, хлопнула входная дверь, и появился Николай.
– Ну, вот, как всегда – только собрался поохмурять девушку, как появляется Колька и все усилия насмарку.
– Ты это брось, а то вот расскажу твоей итальянке, что ты здесь за девушками приударяешь. А они, женщины, горячие, так уж устроит она тебе жизнь веселую.
Поезд тронулся. Я помахал на прощанье рукой Ниночке, пришедшей проводить, и стал смотреть на остающиеся за окном картины города. В нем я вырос и прожил большую часть своей жизни. Наверно, подсознательно я ожидал какого-то душевного томления, сожалений или еще каких-либо чувств, так красочно списанных в литературе, однако как я не прислушивался к собственным ощущениям, ничего подобного не ощущал.
