не знаю уж, насколько мощный нам прислали. Как только вернемся со всей поклажей — начинаем прочесывать берег. Все. Пошли.
Он наклонился с карниза вниз, скомандовал прилегшим у основания скалы кибам: «Брысь!» — и спрыгнул. Теперь Варваре был виден только белый султанчик его волос. Параскив последовал за ним, но прыгать поостерегся, повернулся задом и сполз на животе, не смущаясь производимым впечатлением.
— И перестаньте изобретать несуществующие факторы, следите лучше за морем! — донесся снизу голос Келликера. — Мало ли что оттуда… Кибы, за мной, Пегас, на месте!
Параскив тоже не смог удержаться от прощального слова.
— Вы понимаете, Варенька, — прозвучал его сладкозвучный тенор, — никакая система, созданная высокоразвитыми существами, не может просто так взять и утопить спящего человека. Вы меня понимаете? Человека. Спящего. Ни с того ни с сего…
— Пошли, пошли, — оборвал его командир.
Гул вертолета затих, зато через каждые двадцать секунд раздавалось пронзительное «ю-у-у-уик!» — работал акустический маячок. Словно забивал крошечные остроконечные сваи, которые с пронзительным визгом входили в каменистую почву.
Варвара наклонилась над костерком, на котором так и не успел вскипеть одинокий котелок с чаем. Ушли ведь голодные, и неизвестно, удастся ли позавтракать. Разгрузят вертолет, кинутся прочесывать берег и кусты, хотя каждый понимает — предприятие это безнадежное…
Но в одном этот красавец, девичья погибель с вечно катаральным горлышком, безнадежно прав: не может существовать разумной программы, по которой вот так, между делом, уничтожался бы случайно пристроившийся на отдых индивид. Добро бы, обладающий какой-то особой активностью, феноменальным качеством, резко отличающим его от других… Так ведь нет же. Похоже, что это просто нелепая случайность: поставили палатку именно на тех «шпалах», которые ночью уходят на дно. А зачем они это делают — гадать сейчас бессмысленно. Может, просто отдыхают в глубинке, а может, почувствовав постороннюю тяжесть, брезгливо спешат от нее избавиться, и призрачные руки убирают то, что считают просто мусором, ведь никаких живых существ, и разумных, и неразумных, быть не может: ворота не пропустят.
С другой стороны, проскочил же их Вуковуд. И горилла…
Варвара стиснула руками виски, раскалывающиеся от боли, вылезла на карниз. От этих бесконечных проблем с приправой из можжевелового дурмана можно менингит себе заработать.
— Что, голова болит? — спросил Теймураз. — Это от твоего ночного купания. Я сейчас наберу дровишек, чтобы ты согрелась, а ты сиди и за морем приглядывай, как ведено.
Он спрыгнул вниз, и Лерой, поддернув пояс с кобурой десинтора, молча последовал за ним, как тень.
Девушка сидела на краю карниза, ежась от утреннего холода, который стал ощутим сразу же, как о нем напомнили. Непросохшая еще роса делала мир, расстилавшийся под ее ногами, океаном микроскопических радуг. «Черная сторона», хм. Ну и юмор у населения Пресептории! Утренний берег, открытый для обозрения, как детская «Панорама Страны Чудес», был прекрасен, и даже в какой-то степени жаль, что никакой золото-пенный айсберг не мог занести сюда маленького Степку. Ведь если предположить, что исчезновение малыша действительно было акцией неведомой грозной силы, противостоящей незваным гостям, то уж совершенно необъяснимо: что же тогда эта сила так долго раскачивалась? С ее-то возможностями любых пришельцев в первый же день можно было завалить лавиной из трехметровых снежинок. Или прикрыть полотнищем двумерной молнии. Но — всех разом, как уже случалось на других несчастливых планетах. Без исключений.
А здесь нелепые, невероятные исключения были просто правилом. Неприкосновенность человека нарушена как минимум трижды — Степка, Солигетти, Серафина. Значит, людей в их обычном виде не считают разумными (а, может, и вообще живыми) существами. За кого же тогда приняли ворота, не пропускавшие никого, легендарного спринтера Вуковуда? За асфальтовую обезьяну? За киба? Ведь ни на земле, ни в море не наблюдалось ни одного нападения на человека в скафандре или хотя бы в акваланге.
Но ведь ни обезьянам, ни роботам не нужно демонстрировать ежевечерних сказочно прекрасных сияний…
Вместо ответа на все эти бесконечные вопросы раскатисто прогремел выстрел. По звуку — ракетница с акустической насадкой, применяется в качестве пугача и сочетает вспышку с легким парализатором стелющегося действия. Значит, там столкнулись с неопасным, но, по-видимому, приставучим зверьем. О!..
Из кустарника взметнулся световой столб, и еще один — значит, на Лероя с Теймуразом нападали. Девушка вскочила, наклоняясь вперед, готовая к прыжку. Внизу послышался треск, словно ломилось семейство кабанов, и повалил жирный, клубящийся дым — ничего страшного, просто ароматическая, а точнее, зловонная завеса. Напрасно. Здешнее зверье, привыкшее к терпкому, насыщенному духу собственной растительности, такими методами не остановишь. Что же делать? Бросаться вниз, на помощь?
Но раздумывать дальше не пришлось, потому что из кустов на редколесье выскочили двое, все в саже, пугливо озирающиеся и размахивающие ракетницами. Тот, что поменьше, мчался громадными прыжками, как кенгуру; маленький бурый зверек прижимался к нему, как обезьянка. Лерой отставал, отстреливаясь.
— Сюда! — закричала она, сомневаясь, видят ли они ее на фоне темно-серой стены с потухшим костерком.
Увидели, конечно, не ее, а Пегаса, прикорнувшего под карнизом, и Темка с разбегу вспрыгнул на корыто, протянул новоприобретенного звереныша вверх, Варваре, и она, приняв скользкое безволосое тельце, вдруг с безмерным удивлением обнаружила, что это — до крайности чумазый Степка, облепленный густой грязью и клочьями распашонки. Но целый и невредимый.
— Воды, скорее воды… — бормотала она, нашаривая пластиковую канистру и уже не обращая внимания ни на Темку, подтягивающегося на руках, ни на Лероя, которого бережно и упруго возносили на карниз все двенадцать щупальцев Пегаса. — Да сбегает мне кто-нибудь за водой?
— Попробуй сбегай! — весело и даже зло кинул Теймураз. И тут снизу накатила волна такого яростного, утробного рева, что Варвара вздрогнула, инстинктивно прикрывая собой ребенка.
Из кустов к стене мчалось абсолютно круглое бешеное чудовище, ком шерсти и ярости.
— Пегас, задержи его! — взвизгнул Теймураз.
— Бережно! — поспешно добавил Лерой.
И тут этот воющий серо-буро-оранжевый ком ринулся на скалу. Жаркой и терпкой гнилью пахнуло из белоснежной пасти — не поймешь, где язык, где зубы, где бездонная белая прорва, а вокруг — вставшая дыбом шерсть, и скрежет льдистых когтей по ребру карниза, и полыхание багровых глаз, перечеркнутых аспидной вертикалью сузившегося от бешенства зрачка…
Гибкие Пегасовы щупальца с предписанной осторожностью перехватили клокочущее чудо, отшвырнули метров на пять. Зверюга пружинисто приземлилась, проявила секундную растерянность и снова бросилась в атаку. Только теперь она на каждом прыжке еще и встряхивалась, как собака, выскочившая из воды, и сажа от дымовой завесы черным ореолом мчалась вместе с ней. И снова прыжок, и снова заграждение из гибко взметнувшихся конечностей робота, отшвыривающее зверя назад; а зверь не из тех, что отступают, и он снова встряхивается, и это почти земной чау-чау с двадцатисантиметровой шерстью, только каждая волосинка торчком, на кончике кисточка, ну дикобраз, да и только, а уж красотища — глаз не отвести. И сколько ярости…
— Разрешите представить, — проговорил Лерой, переводя дыхание, — приемная мамаша собственной неукротимой персоной!
Услыхав человеческий голос, «мамаша» взревела, переходя на форсаж, и в третий раз ринулась на обидчиков. Степка, угревшийся на Варвариных руках, причмокнул и мирно засопел, словно всю свою жизнь спал под такой аккомпанемент.
— Пегасина, ты снял что-нибудь в промежутках между атаками? — спросил Теймураз, старавшийся не пропустить ни одной подробности этого происшествия. — Поторапливайся, а то ведь эту росомаху надо как-
