вскрытию, не так ли? Тогда удовольствуемся медицинским заключением, которое я согласовал с Бонелльсом: «Сим удостоверяется, что смерть тра-та-та тра-та-та доньи Марии Тересы тра-та-та тра-та-та по причине кишечной лихорадки, вызвавшей тра-та-та тра-та-та…»
В. – Спасибо, сеньор доктор, можете быть свободны.
О. – Да, кстати. Добрая душа Каталина только что сообщила нам, что сегодня к вечеру все мы приглашаемся в контору нотариуса, где будет зачитано завещание герцогини. Очевидно, нам оставлено какое-то наследство. Бонелльсу тоже. Надеюсь, его доля будет не меньше моей. Этого он бы не перенес. У него очень высокое кровяное давление. Если вы придете завтра, сеньор полицейский, возможно, всем нам уже будет что праздновать. Ведь герцогиня была на редкость щедрой. Хотя каждый, я уверен, предпочел бы вместо этого видеть герцогиню живой, видеть, как она поет, как порхает по своему дворцу. Яд? Слишком мелодраматично, сеньоры.
В. – Вы можете быть свободны, доктор Дуран.
Второго дня месяца августа мы получили заключение об анализе хереса – результат оказался отрицательным. Судя по всему, это было вино наилучшего сорта, исключавшее всякую мысль о подделке. Поскольку анализу подвергалось все содержимое бутылки на туалетном столе, она в конце концов совсем опустела. Прибыв во дворец в то же время, что и в предыдущие дни, мы застали там сеньора Карлоса Пиньятелли и с ним еще шесть лиц: сеньориту Барахас; врачей дона Хайме Бонелльса и дона Франсиско Дурана, об опросе которых мы уже составили необходимые документы; а также дона Рамона Кабреру, капеллана; дона Томаса де Бергансу, секретаря; и дона Антонио Баргаса, управляющего и казначея герцогини. Все семеро хотели официально поставить нас в известность, что они стали наследниками состояния герцогини, разделенного поровну между ними, хотели выразить нам свою готовность оказать всяческое содействие в проведении расследования и вместе с тем выразить пожелание, чтобы оно осуществлялось в такой форме, которая не давала бы новой пищи слухам, циркулирующим по городу (и лишенным, по их мнению, каких-либо оснований, но питаемым нашим расследованием), и чтобы ненужным скандалом не была потревожена память их прекрасной и любимой благодетельницы. Надо сказать, что сеньор Пиньятелли, взявший слово от имени всех остальных, проявил гораздо большую готовность к сотрудничеству, чем во время предыдущей встречи, а сеньоры Бонелльс и Дуран многократно заявили, что они совместно обсудили случай и полностью согласны друг с другом в том, что предположение о яде должно быть отвергнуто и нет никакой нужды в проведении вскрытия. Поскольку трое из присутствующих еще не были подвергнуты опросу, мы оставили их во дворце. Первым мы пригласили к себе сеньора капеллана.
Вопрос. – Ваше имя?
Ответ. – Рамон Кабрера Перес.
В. – Кем вы являетесь покойной?
О. – Я исполняю обязанности дворцового капеллана, как исполнял их раньше во дворце Монклоа, а во время путешествий покойной по ее имениям – в часовнях и молельнях ее домов и дворцов.
В. – Вы были также ее исповедником?
О. – При случае.
В. – Вы хотите сказать, что сеньора герцогиня не часто причащалась?
О. – Отнюдь нет, сеньор. Это было бы так же далеко от того, что я вам сказал, как и от того, что вы меня спросили. Ведь речь идет о глубоко личных отношениях между человеком и Богом, и мы, священники, выступаем лишь посредниками в…
В. – Когда в последний раз вы исполняли свои обязанности?
О. – Когда герцогиня умирала. Я успел дать ей последнее отпущение грехов. И последнее причастие.
В. – Какой причине приписываете вы ее кончину?
О. – Господь пожелал призвать ее в свое лоно. Естественным путем… Скажем, болезнь… Словом, не знаю. Вы ведь уже слышали об этом от ее врачей. Я был у нее четыре или пять раз во время агонии, чтобы помочь молиться. Бог ниспослал ей весьма жестокое испытание. Приступы боли следовали почти беспрерывно. Она едва могла закончить молитву. Под самый конец она обессилела и затихла, будто ее организм перестал бороться за то, чтобы душа свободно отлетела к Богу.
В. – Так у вас не сложилось определенной идеи относительно болезни, которая унесла сеньору герцогиню?
О. – Это дело врачей, сеньор. Мое внимание было направлено на другое. Всякая агония имеет два лица. По-гречески «агония» значит «борьба». И эта борьба двояка: с одной стороны, она ведется за здоровое тело – этой ее стороной занимается врач; а с другой стороны, за дух, и только эта сторона интересует священника, который оказывает помощь умирающему.
В. – Не подумали ли вы в какой-то момент, что сеньора герцогиня могла быть отравлена?
О. – Мой ответ уже предрешен тем, что я вам только что сказал. Мне это не приходило в голову. Но теперь, когда вы произнесли слово, когда все, кажется, только и делают, что судят и рядят об этом, теперь я могу сказать, что решительно отвергаю подобную мысль. И поймите меня правильно: нас, священников, не пугает зло, напротив, мы привыкли к нему даже больше, чем все остальные смертные, но в данном случае мысль о яде мне представляется проявлением глубокой мирской извращенности. Настали времена безверия – и таинственные предначертания Бога больше не считаются достаточной причиной. Требуется, как того желают демоны рационализма, всему находить объяснения.
В. – Благодарю вас, падре. Самый последний вопрос: не знаете ли вы людей, которые желали бы зла герцогине?
О. – Никогда не следует искать врагов вокруг себя, сударь. Враги подстерегают нас в нашей собственной душе. У графини были враги. Конечно. У кого их нет? Гордыня, суетность этого мира, беспорядок в чувствах – вот ее яды! Вот ее отравители!
В. – Достаточно, падре. Спасибо за вашу любезность. Будьте так добры, передайте сеньору Бергансе, чтобы он вошел.
Старый падре Кабрера, который, судя по всему, недолго будет наслаждаться доставшимся ему наследством, поскольку здравого рассудка ему хватит лишь на несколько лет, уступил место сеньору де Бергансе – молодому, невысокому, очень подвижному человеку, сразу проявившему добрую волю и интерес к допросу.
Вопрос. – Ваше имя?
Ответ. – Томас де Берганса-и-Гарсия де Суньига.
В. – Кем вы являетесь покойной?
О. – Ее личным секретарем, в течение трех последних лет. Но уже многие годы до этого она была моей благодетельницей – с того самого времени, когда я остался сиротой после смерти отца, а было мне тогда шесть лет. Сеньора герцогиня оказывала мне покровительство, следила за моим воспитанием, оплатила учебу и потом взяла к себе на службу. Я обязан ей всем.
В. – В чем состояла ваша работа?
О. – В том, чтобы следить за корреспонденцией, самому писать ответы, когда дело не касалось сугубо личных писем, делать для нее записи о светских обязательствах, встречах, принимать некоторых посетителей, делать кое-какие покупки и, конечно, вы меня понимаете, в том, чтобы выполнять все поручения, которые требовали доверия поручителя к моему вкусу, к моему выбору… Возьмем для примера хотя бы последний праздник: я должен был решить, как рассадить гостей за столом, закупить цветы, нанять музыкантов и выбрать музыку, которую они будут исполнять: Боккерини, Гайдна, Корелли. Видите, сколько всего? Тысяча деталей. То была утонченная жизнь, и без герцогини она уже никогда не станет такой, как прежде. Несмотря на ее необыкновенную щедрость…
В. – Когда вы видели ее в последний раз?
О. – В день праздника – когда он начинался – и еще один раз, когда я выглянул к гостям, чтобы посмотреть, все ли идет как надо. И все шло как надо. Это был незабываемый праздник. Сеньора герцогиня в ту ночь была просто великолепна в своем платье огненного цвета. Кто бы мог подумать, что всего через несколько часов… Простите, не могу вспоминать об этом без…
В. – Вы не видели ее во время агонии?
О. – Я не хотел, не мог. Был слишком потрясен. Я не мог бы сдержаться перед нею. И все решили, что мне лучше не входить… Да и я предпочитаю остаться с тем моим последним воспоминанием. Она была
