– Но как их много!
– А это хорошо, что много. Чем больше таких личинок в прудах, озёрах и реках, тем больше в них рыбы. Ведь это единственный для многих рыб корм. Не будь в воде личинок дергуна – не было бы у нас плотвы, окуней, ершей, язей, лещей, голавлей.
– Смешное какое название – дергуны. Почему их так зовут?
– Да потому, что они неустанно сучат, дёргают ногами, словно стараются стряхнуть что-то с ног.
– А я и не знала, что комаров называют дергунами.
– Нет, – сказал Иван Гермогенович, – так называют только один вид комаров. У других комаров – другие названия.
– Как? – удивился Карик. – Разве комары бывают разные? Я думал, все комары на один лад.
– О нет, их сотни видов. В одном только нашем районе есть комары-дергуны, комары-толкунчики, бородатые комарики, комары-долгоносики, малярийные комары, комары перистоусые, комары земноводные, комары обыкновенные. У нас есть даже снежный комарик.
– Белый?
– Нет! Снежным он называется потому, что живёт на снегу.
– Разве и зимой комары живут?
– Жизнь не прекращается ни летом, ни зимой, – ответил Иван Гермогенович. – Летом ползают, прыгают и летают одни насекомые, зимой – другие. Например, у нас на снегу можно встретить снеговых блох, снежных червей, снежных паучков, ледничников, бескрылых комариков и ещё много-много других живых существ.
– А комары все кусаются? – спросила Валя, боязливо поглядывая на личинку дергуна.
– Личинка не кусается, да и взрослый дергун не трогает ни человека, ни других животных. А вообще-то что такое, в сущности, укус нашего комарика? Так! Чепуха! Пустяки! – Иван Гермогенович погладил бороду и улыбаясь сказал: – Вот на острове Барбадосе комары кусают, так это действительно, я вам скажу, кусают!
– А что? Очень больно? – прошептала Валя.
– Чувствительно… Там, между прочим, был такой случай. В городе Веракруце какая-то женщина заснула летаргическим сном. Её родственники решили, что она умерла, потому что лицо у неё было восковое, а сама она холодная как лёд. Ну, её, понятно, положили в гроб, а гроб вынесли на веранду.
– Ну и что же?
– И вот, лишь только наступила ночь, как на веранду налетели тучи барбадосских комаров. Они густо облепили мнимоумершую и принялись её так жалить, что она проснулась, схватила с перепугу крышку гроба да так, с крышкой в руках, и выбежала на улицу.
– И уже больше не умирала? – спросил Карик.
– Да, после этого она жила до самой смерти.
Вдруг Валя вскочила и закричала:
– Ой, смотрите, какая барбадоска плывёт! Уй-юй-юй!
Под водой в стороне от корабля мчалось длинное серое животное с огромной головой. Все оно было точно сшито из кусков. Широкий хвост, похожий на три петушиных пера, извивался с поразительной быстротой.
Животное время от времени останавливалось, вытягивалось, как струна, и вдруг быстро-быстро надувалось. Надувшись до отказа, оно отбрасывало назад упругую струю воды. Этой струёй оно отталкивалось, двигаясь вперёд, как ракета.
– Личинка стрекозы! – сказал профессор.
– Вот бы нам её, – сказал Карик, – вместо мотора.
Профессор засмеялся:
– Ну, с таким мотором нам, пожалуй, не справиться. Личинка стрекозы, друзья мои, очень опасная зверюга. Она нападает даже на мелкую рыбку и пожирает её. А ведь любая рыбёшка по сравнению с нами – целый кит.
– А вот и её мама-стрекоза! – сказала Валя. – Смотрите, куда это она лезет?
Прижав к спине крылья, большеголовая, глазастая стрекоза уцепилась за ствол подводного дерева и стала спускаться на дно вниз головой.
– Чего это она? – удивился Карик. – Топиться вздумала, что ли?
Валя поглядела на стрекозу, подумала немного и нерешительно сказала:
– Наверное, она пришла свою личинку навестить. Соскучилась, вот и пришла. Очень даже просто!
Профессор засмеялся.
– А ещё проще и вернее вот что, – сказал он. – Стрекоза опускается под воду, чтобы отложить яички.
– Ух, страшная какая! – сказала Валя.
– Что ты, она очень красивая! – возразил Иван Гермогенович. – Недаром немцы дали ей поэтическое имя – вассерюнгфер – водяная дева, а французы называют стрекозу демуазель, что по-русски значит «девица».
В это время по озеру побежали волны. Паруса зашумели. За кормой заплескалась вода.
– Команда, по местам! – закричал Карик.
– Есть, капитан! – ответил Иван Гермогенович.
И корабль снова помчался по волнам.
Карик забрался на мачту.
«Карабус» плыл, лавируя между зелёными плоскими островами; это были мясистые листья кувшинок и белых лилий.
Наконец «Карабус» вышел на чистую воду.
Карик приложил ладонь к глазам.
Вдали, за синевой озера, сверкающей под солнцем, он увидел туманный берег. Берег почти сливался с водой.
Облака лежали над голубой полоской земли как белые ватные горы.
Когда Карик присмотрелся, он заметил на горизонте крошечную, тонкую, как булавка, чёрточку. Наверху трепетало что-то очень похожее на красную пушинку.
– Вон он, маяк! Держите, Иван Гермогенович, вправо. Так, так! Ещё правей! Натяните правые шкоты, тысяча чертей! Ещё! Ещё! Стоп! Так держать!
– Есть так держать! – гаркнул профессор.
Прямым курсом «Карабус» помчался к берегу. И вдруг все кругом зазвенело, запело. Пела вода, пело небо.
Карик испуганно оглянулся и торопливо спустился с мачты на палубу.
Профессор стоял, задумчиво прищурив глаза, и, склонив голову набок, слушал удивительную музыку.
Казалось, тысячи скрипок и флейт играли несложную, но очень приятную песенку.
Профессор вздохнул:
– Удивительно нежная музыка, не правда ли? Можно подумать, будто поют сказочные морские сирены, а между тем это поёт ансамбль водяных хищников.
– Кто они?
– Свирепые хищники! Клопы-кориксы. Обжоры и разбойники. Но до чего же талантливы, шельмецы. Какая удивительная музыкальность!
– Как же они поют? Разве у клопов есть голос?
– Поют они ногами, – сказал Иван Гермогенович, блаженно улыбаясь, слушая хор хищников с закрытыми глазами. – Клопы-кориксы, клопы-гребляки, клопы-гладыши потирают передними ногами свои хоботки, словно щетинками по зубчикам музыкального ящика, а трение порождает музыку. Кстати, среди насекомых певцов и музыкантов немало. Но самое музыкальное насекомое – это, конечно, цикада. У неё и самый сложный музыкальный орган.
– Вот смешно как, – засмеялась Валя. – И поют ногами, и слушают ногами.
– Не все ногами слушают. Комары, муравьи и бабочки слушают усиками… И слушают по-разному, и поют
