приблизить человечество к сияющим вершинам, куда Владимир Ильич Ленин всем нам указывал пальцем с непостроенного Дворца Советов.
…Победу, наверное, отмечали бы без конца, но на четвертый день вышел строжайший приказ прекратить пьянку и восстановить по всей армии порядок.
Госпитальное начальство постаралось поскорей избавиться от нашей команды, первой вступившей в город Тржинец, поскольку мы оказались причастными к какому-то ужасному ЧП, о котором толком никто ничего не знал. Нас послали в запасной полк, но война кончилась, и, горланя песни под баян, мы теперь направлялись не ближе к фронту, а ближе к дому.
В запасном полку мы застали такую картину, что подумали было — чудится с перепою!
В центре расположения полка стояла огромная полевая баня, в которую, топая подкованными сапогами, шли потоком немецкие солдаты с шевелюрами, а выходили из бани… наши «Иваны», оболваненные под нулевку, в обмундировании «б.у.» и обмотках. По команде они строились и с песней «Красноармеец был герой на разведку боевой» расходились по своим подразделениям как ни в чем не бывало. Все это происходило на наших глазах, прямо, как в цирке. Это была самая забавная метаморфоза, которую я только видел на фронте, были это не немцы, а блудные дети — власовцы, которые вновь вливались в ряды родимой армии.
Когда я прибыл в свой полк, у нас этих «бывших» было полным-полно, и они наивно ожидали скорой демобилизации. Однако комедия переодевания в советскую форму «б.у.», конечно, окончилась трагедией. Когда наш полк вернулся из Чехословакии в Закарпатье, власовцев быстренько переодели из солдатской формы в арестантскую.
Это двойное переодевание оказалось блестяще проведенной СМЕРШем операцией, благодаря которой десятки тысяч «блудных детей» не выскользнули из железных объятий родины-матери. Надо сказать, что во время победного возвращения некоторые власовцы, политически более подкованные — бывшие коммунисты и комсомольцы — пытались дезертировать на Запад. Из нашей роты тоже ушло двое бывших политработников. Другие надеялись на прошлые заслуги в рядах Советской Армии и первым делом принялись писать в Президиум Верховного Совета СССР. Но все их слезные послания попадали, разумеется, не к всесоюзному старосте Михаилу Ивановичу Калинину, а к нашему полковому особисту капитану Скопцову.
Наверное, единственными власовцами — из числа вернувшихся на родину, которых не упекли в «Архипелаг», — были наши ишаки, попавшие в плен в Карпатах вместе с Мамедиашвили. На этот раз Особый отдел решил не перегибать палку и не зачислять их в категорию изменников родины. Под их маркой как-то чудом проскочил и сержант Мамедиашвили.
Эпилог
Кончилась война. Выполнив свой долг перед родиной, я решил демобилизоваться, поскольку во время войны был признан непригодным к военной службе и получил «белый билет». Однако гарнизонная медкомиссия, когда во всем мире уже смолкли пушки, признала меня симулянтом.
— За что вы получили медаль «За отвагу»? — спросили меня.
— За высоту 718. Вырвались из вражеского окружения! — доложил я, не понимая, к чему комиссия клонит.
— А орден «Славы» за что?
— За Карпаты. Был контужен в бою, но не покинул строя!
— Орден Красной Звезды тоже получили на передовой? — Так точно! Заменил раненого командира, — отрапортовал я, из-за близорукости не различая лиц членов комиссии.
Комиссия, посовещавшись, объявила решение:
— Рядовой Ларский, 1924 года рождения, признан годным для прохождения строевой военной службы в рядах Советской Армии!
Но, случайно попав в засаду к бендеровцам и оказавшись вновь в «наркомздраве», я все-таки демобилизовался и прибыл по месту жительства, на Центральный проезд, дом № 4, в город Москву.
Прощай, армия, прощайте, фронтовые придурки, да здравствует мирная жизнь и, как поется в песне, да здравствует солнце, да здравствую я — студент Полиграфического института!
И тут — неожиданно повестка в военкомат по какому-то наградному вопросу. Дежурный провожает меня в подвал, где за столом сидит плечистый, в шевиотовом костюме человек с квадратным подбородком.
— Будем знакомы! Сотрудник органов, допустим, Петров, — представился он и бодрым голосом продолжал, — ну как, солдат, отдохнул? Пора и за работу — родина зовет.
— Извините, я демобилизовался. Я не хочу…
— Если бы каждый так рассуждал «хочу-не хочу», советская власть долго бы не продержалась. С нашего фронта советских патриотов не демобилизуют!
История о том, как я дезертировал с «невидимого фронта» — это уже тема другой книги. Я же заканчиваю свои мемуары, которые, отнюдь, не претендуют на полноту охвата гигантской панорамы войны, а лишь частично показывают ее будничную сторону под углом зрения рядового советского придурка- идеалиста — продукта своего времени. А подвиги героев пусть лучше описывают настоящие вояки, ходившие в атаки и контратаки.
Читатель, побывавший на фронте, может сказать, что он и сам написал бы не хуже, а, может, и получше, если бы постарался. Не спорю и желаю ему всяческого успеха. Кто знает, может быть, наши труды не пропадут даром и даже представят интерес для потомков, дополняя мемуары руководящих деятелей? Ведь как справедливо подчеркивал директор школы Михаил Петрович Хухалов: «Исторыю делают не всякие там людовики-мудовики, исторыю делают трудящие и служащие».
Примечания
1
Впоследствии лишь я узнал, что следовало петь: «Взвейтесь, кострами, синие ночи…» Кастраты здесь были не при чем. Вкралась фонетическая ошибка.
2
Спустя четверть века я с большой гордостью узнал, что преодолевал Карпаты благодаря мудрому водительству Леонида Ильича Брежнева. К своему стыду, будучи солдатом 18-ой армии и комсоргом роты, я не слышал его фамилию — величайшая скромность Леонида Ильича всем известна. Из политшишек мне довелось мельком увидеть своего тезку генерал-полковника Мехлиса Льва Захаровича, члена военного совета фронта. Он как-то приезжал и в наш полк. Вот это была фигура!
3
Комдив 45-ой дивизии Крапивянский, известный в гражданскую войну краснопартизанский деятель на
