Он выключил магнитофон.
— Раньше мы как-то об этом не задумывались, но я вернулся назад и прослушал разговоры выборочно. Так было все время. Он обсуждает дело Залаченко почти исключительно в общих словах. Не говорит об этом даже с сестрой, хотя она адвокат Саландер.
— Может, ему действительно нечего сказать.
— Он последовательно отказывается делать какие бы то ни было предположения. Такое впечатление, что он круглосуточно живет в редакции и почти не бывает дома на Бельмансгатан. А если он круглосуточно работает, то должен был бы создать нечто большее, чем эта ерунда в очередном номере «Миллениума».
— А прослушивать редакцию мы по-прежнему не можем?
— Нет, — вступил в разговор Юнас Сандберг. — В редакции постоянно кто-нибудь находится. Это тоже примечательно.
— Хм?
— С того дня, как мы побывали в квартире у Блумквиста, в редакции все время кто-то есть. Блумквист там днюет и ночует, в его кабинете постоянно горит свет. Если не он, то Кортес, или Малин Эрикссон, или этот гомик… э-э, Кристер Мальм.
Клинтон провел рукой по подбородку и ненадолго задумался.
— Ладно. Выводы?
Георг Нюстрём немного поколебался.
— Ну… за неимением лучшего, я предположил бы, что они разыгрывают для нас спектакль.
Клинтон почувствовал, как волосы на голове шевельнулись.
— Почему мы не заметили этого раньше?
— Мы слушали то, что говорится, а не то, что не говорится. Мы радовались, замечая их растерянность или читая их электронную почту. Блумквист понимает, что кто-то похитил отчет о Саландер девяносто первого года и у него, и у сестры. Но что же ему, черт побери, делать?
— Они не заявляли в полицию о нападении?
Нюстрём помотал головой.
— Джаннини присутствует на допросах Саландер. Она любезна, но не говорит ничего существенного. А Саландер просто молчит.
— Но это ведь нам на руку. Чем меньше она открывает рот, тем лучше. Что говорит Фасте?
— Я встречался с ним два часа назад. Он как раз получил эти показания Саландер.
Он показал на лежавшую на коленях у Клинтона копию.
— Экстрём в растерянности. Хорошо, что Саландер не слишком одарена литературно. Для несведущего человека эта автобиография — чистый бред сумасшедшего с вымышленными заговорами и элементами порнографии. Но она бьет очень близко к цели. Абсолютно точно рассказывает, как ее заперли в клинику Святого Стефана, утверждает, что Залаченко работал на СЭПО и тому подобное. Она упоминает, что речь, как ей кажется, идет о некой секте внутри СЭПО, то есть фактически подозревает существование чего-то вроде «Секции». В целом она дает очень точное описание. Но оно, как я уже сказал, не вызывает доверия. Экстрём растерян, поскольку похоже, что Джаннини собирается положить это в основу защиты в суде.
— Дьявол! — воскликнул Клинтон.
Он опустил голову и несколько минут напряженно думал. Под конец он поднял взгляд.
— Юнас, поезжай вечером в Моргонгову и проверь, что там делается. Если они печатают «Миллениум», мне нужна копия.
— Я возьму с собой Фалуна.
— Отлично. Георг, я хочу, чтобы ты во второй половине дня пошел к Экстрёму и прощупал его. До сих пор все шло как по маслу, но отмахнуться от этих ваших соображений я не могу.
— О'кей.
Клинтон опять немного помолчал.
— Лучше бы суда вообще не было… — сказал он под конец.
Он поднял взгляд и посмотрел Нюстрёму в глаза. Тот кивнул. Они понимали друг друга без слов.
— Нюстрём, проверь, какие имеются возможности.
Юнас Сандберг и слесарь по замкам Ларе Фаульссон, больше известный как Фалун, припарковались неподалеку от железной дороги и двинулись пешком через местечко Моргонгова. Было девять часов вечера, и еще недостаточно стемнело, чтобы предпринимать какие-либо действия, но им хотелось разведать обстановку и составить себе общую картину.
— Если у них стоит сигнализация, я туда соваться не хочу, — сказал Фалун.
Сандберг кивнул.
— Тогда лучше пройтись по окнам. Если у них что-нибудь лежит, ты швырнешь в стекло камнем, схватишь то, что тебе надо, и бросишься наутек.
— Хорошо, — ответил Сандберг.
— Если тебе нужен только экземпляр журнала, мы можем заглянуть в мусорные контейнеры позади здания. Там наверняка будет брак, пробная печать или что-нибудь в этом роде.
Типография располагалась в кирпичном здании. Они приближались к ней с юга, по другой стороне улицы. Сандберг уже собирался пересечь улицу, но Фалун схватил его за локоть.
— Продолжай идти прямо, — сказал он.
— Почему?
— Продолжай идти прямо, как будто мы просто совершаем вечернюю прогулку.
Они миновали типографию и обошли вокруг квартала.
— В чем дело? — спросил Сандберг.
— Надо смотреть глазами. У них там не просто сигнализация. Рядом со зданием стояла машина.
— Ты думаешь, там кто-нибудь есть?
— Это машина из «Милтон секьюрити». Типография, блин, надежно охраняется.
— «Милтон секьюрити»! — воскликнул Фредрик Клинтон. У него внутри все оборвалось.
— Если бы не Фалун, я угодил бы прямо к ним в руки, — сказал Юнас Сандберг.
— Там готовится какая-то чертовщина, — произнес Георг Нюстрём. — Маленькой типографии в провинции совершенно незачем нанимать для постоянного наблюдения «Милтон секьюрити».
Клинтон вздохнул. Его рот превратился в узкую полоску. Было уже одиннадцать часов вечера, и ему требовался отдых.
— Следовательно, «Миллениум» что-то затевает, — сделал очевидный вывод Сандберг.
— Это я уже понял, — ответил Клинтон. — Ладно. Давайте проанализируем ситуацию. Каков самый худший сценарий? Что им может быть известно?
Он вопросительно посмотрел на Нюстрёма.
— Вероятно, отчет о Саландер девяносто первого года, — сказал тот. — После того как мы выкрали копии, они усилили меры безопасности. Должно быть, догадались, что за ними следят. В худшем случае у них сохранилась еще одна копия отчета.
— Но Блумквист же места себе не находил из-за того, что лишился отчета.
— Я знаю. Но нас вполне могли надуть. Такую возможность исключать нельзя.
Клинтон кивнул.
— Будем исходить из этого. Сандберг?
— Нам ведь известно, как будет защищаться Саландер. Она расскажет правду, такой, как она ей представляется. Я еще раз прочел ее так называемую автобиографию. Она, в общем-то, играет нам на руку. Там содержатся настолько грубые обвинения в изнасиловании и правонарушениях, что это покажется просто пустой болтовней мифоманки.
Нюстрём кивнул.
— Кроме того, она не сможет абсолютно ничего доказать. Экстрём обернет этот рассказ против нее и объявит ее свидетельства недостоверными.
