своего спасения, он будет проклят на веки вечные.
Вновь поразился Киеу, сколь слаба и немощна вера его. Если, как учили его с момента рождения, спасение находится на Пути, начертанном Амидой Буддой, то ему просто нечего бояться. Но сейчас было совершенно ясно, что вера его подточена, Америка изменила его. В душу его заполз страх перед неизвестностью, он уже был заражен страхом. Он дрожал от бессилия и злобы, как импотент у постели женщины своей мечты, и не позволял рукам коснуться готового взорваться от напряжения члена. Если он сейчас кончит, они с Лорин будут осквернены.
Наконец он принял решение. Дотронуться до нее, коснуться кончиками пальцев, еще раз оказаться рядом - этого будет достаточно, чтобы проверить свои чувства к ней, понять, насколько воображение соответствует действительности, и, главное: сможет ли он после всего этого заставить себя убить ее?
Сидя в такси, которое мчало ее в аэропорт Кеннеди, Лорин наблюдала за проносившимся мимо окон миром. Она снова была в отличной форме. Можно сказать, она более или менее вернулась к пику формы, как до травмы бедра, но этого было явно недостаточно.
Конечно, приятно было осознавать, что силы вернулись к ней, они разливались по телу как электрический ток, она чувствовала тепло в каждой мышце, словно только-только сняла шерстяные гетры после серии успешно выполненных упражнений у станка. Вначале ощущение испугало ее: после травмы балетный танцор всегда боится возвращаться на жестокий пол зала, он уверен, что ноги откажутся подчиняться ему, а это значит - новая травма. Но вскоре страх прошел, и сейчас она чувствовала себя гораздо сильнее, чем когда бы то ни было.
Она всегда считала, что сознание собственной силы - это все, о чем только можно мечтать. До сегодняшнего дня так оно и было. И дело не в том, что она разлюбила танцевать: Лорин не могла без содрогания подумать о том времени, когда ей придется расстаться с балетом. Но постепенно она начинала понимать, что отныне жизнь ее состоит не только из танца, танца и одного лишь танца. Когда тебе девятнадцать, в душе твоей пылает вечный огонь любви к балету, в девятнадцать очень легко не задумываться ни о чем другом.
Ее учили только одному, все остальное исключалось как несущественное и даже вредное. Но Трейси изменил течение ее жизни. И теперь Лорин понимала, что жизнь состояла не из одного лишь балета. Невидящим взглядом она смотрела в окно бешено мчащегося такси и думала о Трейси.
Она призналась себе, что хотела бы оказаться вместе с ним в Гонконге. Теперь она страшно жалела о том, что сказала ему перед отъездом. Он улетел с этой непосильной ношей в Гонконг. Зачем она это сделала? Это произошло давно, и Трейси не в силах воскресить Бобби.
Она сосредоточилась, вызывая в памяти лицо Трейси, и оно возникло перед ней на фоне зеленой травы, листьев, сквозь которые пробивались золотые лучи солнца. Легкий соленый ветер трепал его густые волосы, лоб и щеки освещало солнце, и в этом свете она видела, что он страдает. Только сейчас она поняла, что он чувствует себя виноватым перед ней. Он решил, что смерть Бобби на его совести. Да она сама обвинила его в этом!
Глупо. Он все рассказал ей, но она не слушала его, а слышала только, как кричит Бобби. Лишь позже, почувствовав во рту вкус холодного пепла, она поняла, что источник боли находится внутри нее самой, оказывается, она помнила каждое слово Трейси.
Вот почему она отправилась к Луису Ричтеру: если она не могла быть рядом с Трейси, то, по крайней мере, в обществе его отца она чувствовала себя хоть немного лучше. На мгновение в душе ее пробежало темное облачко, мелькнула холодная, едва различимая тень Кима. Красивый мужчина, во всяком случае, внешне. Но в блеске его глаз было что-то пугающее, по-настоящему страшное. Вспомнив о нем, Лорин поежилась.
Мятущаяся, измученная душа, подумала вдруг она, сама не понимая, почему. И ей сделалось жаль его. Ни один человек не перенес бы того, что выпало на его долю. Какие пытки надо было выдержать, чтобы в глазах появился такой блеск? Она не могла этого представить. Но достаточно было одной лишь этой мысли, чтобы все страхи ее перед ним исчезли. Ей захотелось обнять его, прижать к груди, чтобы он наконец забылся спокойным глубоким сном.
Вся труппа уже собралась в аэропорту. До посадки оставался еще целый час, делать было абсолютно нечего, и Лорин лениво болтала с коллегами. Вскоре ей это наскучило, и она стала наблюдать за пассажирами в зале отлета, словно надеясь увидеть знакомое лицо.
Ею овладело какое-то странное чувство, она начала нервничать. Мимо бесконечным потоком текли люди, одни с багажом, другие налегке, они покупали газеты и дешевые книги в мягких переплетах, чтобы скоротать в полете время.
К ней снова вернулся страх, и она заставила себя отойти от группы танцоров, сейчас общество их было совершенно невыносимым. Она подошла к газетному стенду и стала просматривать книги в надежде найти какой-нибудь достаточно толстый роман, чтобы в полете было не так скучно. Она выбрала свежую вещь Роберта Ладлэма, быстро пробежала аннотацию на последней обложке и встала в очередь. Она предпочитала четкую прозу, без словесных изысков, и хотя Ладлэм с трудом тянул на писателя, по крайней мере, романы его раздражали не сильно. Она расплатилась за книгу и вернулась в зал отлета.
Через некоторое время объявили посадку на их рейс, и пассажиры выстроились в линию, приготовив посадочные билеты на 'Боинг 747'.
Киеу сделал глубокий вдох и медленно-медленно выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. Он чувствовал себя приговоренным к смерти, которому предоставили право исполнить последнее желание. Он с трудом сдерживался, руки его слегка дрожали.
Он смешался с толпой у газетного стенда и отрешенно смотрел на опустевший зал вылета. Что ж, вот и все. Она скрылась из вида. Скорее всего, она так никогда и не узнает, как близко была от нее смерть.
В тот момент, когда она встала в очередь, чтобы заплатить за книгу, за спиной ее вырос Киеу. На нем был легкий, почти невесомый плащ неброского цвета. Сотни людей вокруг были одеты аналогичным образом. Руки почти по локоть в огромных карманах - Киеу перебрал полдюжины способов устранения Лорин, каждый из которых не привлек бы к нему ничьего внимания. Настроение у него было приподнятое, как в первый раз, когда он отсек голову врагу. Всего один акт первобытного насилия, и с его Будды слетела вся позолота, словно человеческой цивилизации никогда и не было - он и все его друзья, красные кхмеры, в тот же миг оказались отброшенными на тысячи лет назад, в первобытное общество.
- Поступая так, мы рвем связи с нашим прошлым!
Мерзкими голосами они напевали эти слова, поднимая к небу загорелые руки, сжимавшие окровавленные мясницкие ножи - и вновь и вновь падали дымящиеся от крови ножи на беззащитные шеи врагов.
Враги.
Это были монахи, учителя, художники - все вольнодумцы Камбоджи. Не Кампучии, а старой, офранцузившейся колониальной Камбоджи.
Прочь, долой, вон!
Подобно черным птицам они вылетели из своих гнезд и оросили родную землю ярко-алой кровью. Кровью врагов. Земля уже чавкала под их ногами, брызгала во все стороны кровью, а их клинки продолжали разить, головы врагов летели, они нанизывали их на концы своих мечей, и словно праздничные фонарики ставили их вдоль дорог в джунглях, дабы они напоминали посвященным в 'Ангку' о неминуемом и безжалостном будущем, которое они приготовили для Кампучии.
Смерть и ее орудие. Он снова пробежал список не в силах прервать поток воспоминаний. Это будет очень легко, он уже знал, что надо сделать, и как. Ради отца, ради 'Ангки', ради всего, над чем они оба работали четырнадцать лет.
И он выбрал единственно верный способ и приблизился к ней, как струйка дыма в летний день. Никем не замеченный.
Он приготовился, он уже знал, что сделает, машина смерти запущена. Мозг посылал сигналы нервам, они докладывали о полной готовности выполнить предначертанное. Все органы чувств его сосредоточились на ее нежной шее. Волосы были подняты вверх и заколоты пучком на макушке. Все, что ему нужно один квадратный миллиметр ее плоти. И сейчас он был прямо у него перед глазами. Еще мгновение...
Малис! Малис! Малис!
Мощный и страшный удар в недрах его сознания едва не сбил Киеу с ног. Он почувствовал, что
