Сам встал и сжал руку младшего брата.
- Жить, Сок. Жить.
Он направился к выходу. Сока глядел на его темный силуэт на фоне открытой в коридор двери.
- Бавунг... - позвал он.
- Да, малыш?
- Мне так жаль... Я о Раттане. О том, что ты не можешь на ней жениться.
Сам молчал, потом поднял руку и вытер глаза.
- Может, так и лучше, - голос его звучал глухо. - Меня зовет революция.
И он ушел, а Сока еще долго-долго не мог уснуть.
Сам ничего не сказал ни Кемаре, ни Хеме, ни другим членам семьи, и когда он исчез, Кемара, естественно, первым делом отправился на виллу к родителям Раттаны.
Там ему сообщили, что Сама не видели и ничего о нем не слыхали с того вечера, когда Раттана ужинала в его доме. Кемара поверил. Но обращаться в полицию не хотел: кто знает, к каким выводам могут прийти полицейские в такое время?
Сока хранил секрет, хоть и терзался, видя, как страдают родители. Но ничего не смел им рассказывать: если бы Сам хотел, чтобы они узнали о его намерениях, он бы как-то известил их, оставил бы записку в конце концов. И Сока справедливо рассудил, что лучше им ничего не знать.
На следующую ночь он долго не мог уснуть, и, как всегда, прокрался к двери в комнату Малис.
Он уже достал свой распухающий от предвкушения член и пошире распахнул дверь.
Ночь была жаркой, влажной. Окна распахнуты настежь, шторы отдернуты, чтобы ничто не препятствовало притоку воздуха.
Малис сбросила покрывало, тело ее белело в темноте.
Сока начал медленно поглаживать себя - наступал его час, час, когда он успокаивался, обретал внутренний мир.
И вдруг он краем глаза заметил какую-то тень. Он повернул голову вправо, к окну.
Так и есть! За поднятыми жалюзи он различил какое-то движение, тень, темнее ночи. За окном кто-то был.
Он уже собирался спугнуть чужака, как вдруг увидел, что сестра подняла голову от подушки и посмотрела на окно. Она встала, поманила кого-то пальцем. Сока остолбенел. В окне возникла мужская тень. Человек обнял Малис и осторожно положил ее на постель. Затем лег сам, наклонился над ней и начал гладить ее тело. Длинные тонкие руки Малис обвили мужчину, и он взобрался на нее.
Эрекция у Соки пропала. О Амида, подумал он! Его затошнило. Чары спали, и он увидел себя как бы со стороны. Он увидел, что он делал ночь за ночью. Как он мог творить такое? Как мог?!
И он ринулся прочь из своего святилища, превратившегося в место гадких, грязных воспоминаний. Прибежав в свою комнату, он бросился на постель и засунул правую руку в щель между стеной и кроватью. Он изогнулся всем телом, чтобы придвинуть кровать плотнее, и пальцы его оказались в капкане. Он жал все сильнее, скрипя зубами от боли. Боль росла, разрывала все его внутренности, но он давил и давил, пока из искалеченной руки не заструилась кровь и не исчезли все гнусные видения. Он потерял сознание.
Очнулся он от громких криков. Медленно повернул голову и увидел, что комната полна красными отсветами.
Он застонал и, поддерживая искалеченную руку, выглянул в окно. Небо было объято пламенем. Слышался вой пожарных сирен, было так жарко, что по спине Соки побежали струйки пота.
- Сок! - в комнату вошла мать. - С тобой все в порядке?
- Да, мама, - ответил он и спрятал правую руку за спину. Хема обняла его.
- Уходи отсюда. Я хочу, чтобы дети покинули это крыло дома. Пожарники говорят, что опасности нет, что огонь вряд ли распространится, но лучше не испытывать судьбу. Ты сегодня будешь спать в нашей с отцом спальне.
- Но что случилось, мама? Чья вилла горит. Хема не ответила и подтолкнула его к выходу. В гостиной он увидел Малис. Обняв Рату и сонную Борайю, она глядела в окно, которое отец закрыл, чтобы уберечься от пожара, дыма и сажи.
Сока к ним не подошел - он искал взглядом отца. Отец стоял у входа в дом.
- Не ходи туда! - крикнула мать. - Кемара!
Отец повернулся к нему. На лице и в глазах его играли отблески пламени.
- Делай, как сказала мама, Сок, - мягко произнес он. В лице его была печаль и нечто большее: страх.
- Что это горит, па?
- Вилла вьетнамца, Нгуен Ван Чиня.
В конце этой недели - почти за месяц до выборов - Кемару забрали. Офицеры внутренней безопасности явились на виллу без предупреждения, как раз, когда семья готовилась ко сну.
Сока никогда не видел такого выражения, какое появилось в ту ночь в глазах матери.
- Беспокоиться не о чем, оун, - говорил отец, одеваясь под присмотром офицеров. - Я всегда был предан принцу. Я служил ему верой и правдой. Это какая-то ошибка.
Глаза Хемы были полны слез. Она не могла произнести ни слова. Кемара расцеловал на прощание детей. Шепнул Соке на ухо:
- Присмотри за семьей, пока я вернусь.
Сока вспомнил, что говорил ему Сам:
- Теперь тебе придется заботиться о семье. Неужели он знал, что случится с папой? А если знал, как же мог их всех оставить?
Наконец-то Сока уснул. Но снился ему беспокойный и странный сон. Он видел себя сидящим за обеденным столом рядом с матерью. Она успокаивающе обнимает его за плечи, а он говорит:'оун'.
В последовавшие затем ужасные месяцы Сока все чаще и чаще спрашивал себя: что он делает в Пномпене? Как и предсказывал Сам, генерала Лон Нола избрали премьер-министром, и его стальная хватка чувствовалась во всем.
Но к декабрю стало ясно, что усилий, с которыми правительство старалось держать в узде сельское население, недостаточно. В начале нового года Лон Нол решил национализировать весь урожай риса. В деревни были посланы солдаты - за гроши они насильно скупали у крестьян недавно собранный рис.
Эти акции нового режима встречали все большее сопротивление, но сопротивление подавлялось со все возраставшей жестокостью. Каждый день до горожан доходили слухи о новых случаях массовой резни в деревнях.
Сока не находил себе места. Уже через неделю стало ясно, что отец не вернется. Но мать не хотела, не могла в это поверить. Почти все время она проводила в королевском дворце, надеясь узнать хоть что-то о муже. Но ни у Сианука, ни у членов кабинета министров, возглавляемого новым премьером, не находилось для нее времени.
А однажды солдаты избили ее так сильно, что она не смогла идти. Сока, истомившись от ожидания, отправился ее разыскивать. Он притащил ее в дом, вызвал врача. Едва оправившись, она снова устремилась к зданию правительства и, сидя на ступеньках перед входом, тщетно пыталась получить ответ.
Она не нашла ничего, кроме презрения, и побледневшая, обессиленная, побрела домой, чтобы больше никогда не выходить за пределы виллы.
Сока тщетно пытался успокоить ее. Однажды возле Центрального рынка он встретил Рене.
- Мне очень жаль твоего отца, - сказал француз. - Я пытался предупредить его из самых лучших побуждений.
Сока понимал, что Рене говорит правду, но не смог заставить себя поблагодарить его.
Пришла весна, и с нею началась война. Преа Моа Пандитто ушел из Вотум Ведди. Храм, подобно каменным усыпальницам, превратился в воспоминание о несчастном прошлом Кампучии.
Пномпень погибал. Порою Соке казалось, что жизнь, которую когда-то вела его семья, существовала лишь в его воображении, что это просто был счастливый сон. Потому что настоящее превратилось в кошмар.
Он пытался объяснить матери, почему должен уйти. Он должен бороться за отца, за нее, за Преа Моа
