- Никому еще не удавалось диктовать мне свои условия и никому не удастся впредь, - заревел он.
Кровь ударила Хэму в голову, и он почувствовал, что в любой момент у него может случиться сердечный приступ. Ему надоело подчиняться приказам старого лицемера, и он больше не мог мириться с его проделками.
- Принять мои условия - самый легкий путь выбраться из угла, в который вы сами себя загнали, - предупредил он. - Вы столько раз нарушали законы, что я уж не в силах и сосчитать. Что вы намерены делать, если эти материалы попадут в руки главного прокурора и он возбудит дело?
- А как это он их сможет получить, сынок?
- Да я сам передам их ему! - закричал теперь Хэм, не сдержавшись, хотя и намеревался вести этот неприятный разговор в спокойной манере. - Да перестань называть меня сынком!
- Вот когда ты перестанешь вести себя как десятилетний бойскаут, тогда я и стану называть тебя именем, каким окрестил при рождении. Кто дал тебе право осуждать меня - жюри присяжных или палач? Ты что же, думаешь, что мир такой, черт бы его побрал, скромненький и порядочный, что мы все должны придерживаться твоих дурацких надуманных правил поведения? Чушь собачья! Хаос - вот нынешний закон. Всеобщий закон.
- Нормы морали устанавливал не я, - горячо возразил Хэм. Он уже понял, что отец умудрился повернуть их стычку таким образом, что сам стал нападать, а сына заставил обороняться. - Если у разных народов мира и есть что-то общее, то это нормы и правила морали.
- Рассказывай эти сказки арабам, - парировал Торнберг, - или японцам. Они даже и не слышали о таком понятии, как мораль.
- Ошибаешься, - возразил Хэм, лихорадочно пытаясь вернуться к обсуждению противозаконных деяний отца. - Может, их мораль и не во всем совпадает с нашей, тем не менее...
- Чушь собачья! Напрасная трата времени защищать тех, кто того не стоит. Нету у них никакой морали, сынок.
- Ради Христа, вы говорите так, будто я - ваш сын и больше ничего!
- А как же иначе? И я был сыном своего отца, пока он не умер.
- Нет и нет, - вскочил с места Хэм. - Я не просто ваш сын, а гораздо больше этого!
Торнберг взглянул на него из-под козырька кепочки и сказал:
- А кем бы ты был без меня? У тебя есть какие-то идеи? Сомневаюсь. Я использовал свои связи и оказал нажим, чтобы тебя приняли в школу, а потом и в колледж. Использовал те же связи, чтобы тебя направили служить в Токио на теплое и хорошо оплачиваемое местечко, и ты смог там кое-что легально делать и для меня, ну а затем выцарапал тебя из армии, пристроил в министерство обороны.
Ну а что ты сделал для себя лично? Женился на красивой, но бестолковой женщине, от которой тебе ни удовольствия, ни радости жизни, ничего взамен, и никакого уважения к вашему союзу, в котором она милостиво разрешает тебе крутиться, как мартовскому коту. Ну ладно, а почему бы ей не порезвиться? Тот теннисный тренер преподал ей несколько таких уроков, что даже я нахожу их взбадривающими.
- Это неправда! - вскричал Хэм, но в глубине души знал, что это правда.
- Да нет, все так и было, - возразил равнодушно Торнберг. - У меня ведь тоже есть фотографии, дорогой сынок. Хочешь взглянуть?
Отец снова рассмеялся, показав ряд великолепных искусственных зубов. Хэму припомнились подобные стычки между отцом и матерью, свидетелем которых ему случалось бывать в детстве, и тотчас же ощутил, как у него заныли пальцы, потому что он крепко, как и ту далекую пору, сжал кулаки.
- Господи! Это разврат. Больше чем разврат!
- Ну хватит! - выпалил Торнберг и стукнул кулаками по столу, отчего подпрыгнули тарелки и алюминиевые банки и разлилось темное пиво, шипя и испаряясь, словно кислота. - Ты упер мои секретные бумаги, и я хотел бы получить их обратно. Хватит тут философствовать, давай-ка лучше займемся более насущным.
- Чем займемся-то?
- Делом - вот чем, невежда, - свирепо глянул на сына Торнберг. - Я бы обломал тебе руки за то, что ты вломился в мою святая святых и спер там кое-что. Побольше того, что я, откровенно говоря, думал, сможешь спереть. Ну да ладно, тем лучше для тебя же. У тебя есть кое-что, в чем я нуждаюсь, а у меня - связи и влияние, нужные тебе. Для меня это вроде как прочная основа для дела, поэтому забудь о всякой там паршивой морали, пошли все к чертовой матери и давай-ка придумаем что-нибудь.
И тут Хэм понял, что он с самого начала неверно разыграл гамбит. Он пристально смотрел на отца, словно видел его впервые, а в такой ситуации и впрямь впервые. Каким же он был дураком, полагая, что сможет загнать отца в угол и заставить пойти на компромисс. Вместо этого произошло то, что и должно было произойти. Торнберг принуждает его пойти на сделку, в которой не будет места для морали. Теперь он четко видит, что его отцу мораль представляется излишней роскошью, без которой легко можно обойтись, используя деньги и связи. А может, как раз деньги-то и связи мешают считаться с нормами морали.
Эта неожиданная мысль ударила Хэма будто обухом по голове.
'Господи, - подумал он, - за какое же прегрешение меня угораздило родиться в его доме? И как только мать уживалась с ним?' Но ответ он, разумеется, знал. Торнберг Конрад III обладал особым обаянием, которому трудно было противостоять, хоть даже и начинаешь подозревать, что источник этого очарования нечист и ядовит.
И вот теперь ему стало совершенно ясно - раньше он как-то над этим не задумывался, - что у него, по сути дела, только один выбор. Когда он только усаживался вместе с отцом за стол, чтобы договориться об условиях компромисса, то уже тогда влип и потерпел поражение, как та муха, которая соблазнилась блеском паутины и попалась в нее, подобно многим другим предшественницам.
- Нет, не будем придумывать, - твердо сказал Хэм. Солнечный свет накатывался с палубы волнами, отчего у него слегка кружилась голова, и ему захотелось спрятаться от пристального отцовского взгляда. - Никаких компромиссов, никаких сделок. Вас можно остановить единственным путем, и я пойду к главному прокурору и принесу ему улики.
- Не будь идиотом, Хэм. Никуда не ходи с этими фотографиями. Объекты съемок сгорели в крематории, а когда ты передашь мне негативы и все копии, которые ты напечатал, то и улик больше не останется.
Хэм с грохотом стукнул кулаком по столу.
- Нет, отец! Улики не исчезнут. Они никуда не денутся, пока существует эта поганая клиника.
- Не кипятись, сынок. Злость до добра не доведет.
- Не мели чепуху, - не сдержавшись, перебил его Хэм. - Можешь вешать лапшу на уши любому на выбор, только не мне. Во всяком случае, больше не будешь. - Он встал и пошел к элетрокабестану для выбирания якоря. - Нам пора возвращаться к причалу.
- Никуда мы не тронемся с якоря, - угрожающе произнес Торнберг, - пока не решим этот вопрос в мою пользу.
- Ты уже все сказал, больше тебе говорить нечего, - бросил Хэм, обернувшись через плечо.
- Если только подойдешь к кабестану, я пальну из этой штуки.
Хэм резко повернулся, скосив глаза на открытую дверь рубки, где сидел за камбузным столиком Торнберг, и спросил:
- А что это, черт побери, такое?
- А на что это похоже? - спросил Торнберг. - Это же подводное ружье, которое я таскаю для охоты на акул.
- Вы что, намерены выстрелить из него?
- Разумеется, если возникнет такая необходимость. Так что все зависит от тебя.
Хэм ничего не ответил, а только посмотрел на стальную стрелу в стволе, которая вполне может пробить даже толстую акулью шкуру. Торнберг осаживал его всю жизнь, но если по-прежнему думает, что может и теперь взять его на испуг, то глубоко ошибается.
- Давай кончай эту волынку и садись - поговорим.
Но Хэм упрямо мотнул головой и сказал:
- Мы всего лишь кончим морочить друг другу голову, и каждый станет открыто гнуть свою линию. Но нет, еще не спета последняя песня.
