Цзян

не так просто обмануть, только недоверчиво покачал головою и принялся обыскивать замок, чтобы найти какие-нибудь подтверждения своим подозрениям. Мудрецу пришлось спешно покинуть свой дом. Чувствуя, что волшебник идет по его следу, он бежал во всю барсучью прыть. Но он понимал, что не может бежать вечно. Да и залезать в барсучью нору возле лесной реки тоже не имело смысла, потому что волшебнику ничего не стоило его оттуда выкурить.

И тут барсук увидел плавучий островок лотосов, и его осенила прекрасная мысль. Он подбежал к берегу и сорвал два самых больших цветка. В один, который был побольше, он залез сам, а второй, поменьше, он надел себе на голову, как шлем. Так и стоял он, тревожно поглядывая своими золотистыми глазенками сквозь тычинки цветка в ожидании злого волшебника. Скоро барсук почувствовал холод, который мы все ощущаем при приближении опасности. Он старался унять дрожь, сотрясавшую его тело внутри лотосового скафандра, потому что малейшее движение могло открыть его присутствие. Волшебник пролетел мимо него на своих кожистых, как у гигантской летучей мыши, крыльях. Все обитатели леса умолкли, заслышав шипение, вырывавшееся из его пасти. Мгновение — и он исчез, растворившись в сумраке ночи.

А барсук вылез из спасительного лотоса и помчался к себе домой. Теперь, когда он отделался от своего опасного врага, он мог вернуть себе свой прежний, человеческий облик. Вбежал он в комнату, где оставил свое бренное тело, и замер на пороге: оставленное им тело исчезло. Жестокий князь приказал соорудить костер и сжечь на нем тело заклятого своего врага. Тоска сжала сердце барсука, когда он понял, что отныне ему до конца дней своих придется оставаться зверем лесным, и он убежал прочь от своего бывшего жилища.

Весь следующий год барсук провел в лесу, обдумывая способ, каким он может вернуть себе человеческий облик. За это время он подружился со многими своими соседями: с лисицами, зайцами, горностаями. Даже в хорьках он нашел нечто симпатичное. И чем ближе он знакомился с ними, тем дальше отходил от человеческого общества. Живя в лесу, он смог посмотреть на людей непредвзято. Он видел, как люди беспрестанно воюют друг с другом. Он видел, с какой легкостью они проливают кровь своих собратьев, видел злорадствующих победителей и униженных побежденных. Более того, он увидел корни этой исконной порочности человека, главную черту, отличающую в худшую сторону человека от зверей. Эта черта — гордыня. Зверю абсолютно чужд этот грех, являющийся проклятием человечества.

И вот, в день летнего солнцестояния, когда все звери лесные собрались, чтобы отпраздновать начало Нового лесного года, барсук, который сидел на опушке леса, наблюдая, с какой бесчеловечностью человек обращается с человеком, проклял род людской и решил навсегда остаться со своими новыми друзьями в лесу. Но, на беду, его заметили охотники и последовали за ним вглубь леса. Они страшно обрадовались, увидев, что барсук привел их на поляну, где звери встречали Новый год. Натянули они свои луки и послали острые стрелы в ничего не подозревавших зверей. Последним погиб барсук, и перед своей кончиной ему довелось увидеть смерть всех его товарищей. Закрыл он в тоске свои золотистые глаза и как избавительницу встретил стрелу, пронзившую его сердце...

Долго еще после того, как сэнсей закончил свой рассказ, Аки сидел молча. Казалось, он напряженно вслушивается в крики ночных птиц, в шуршание, с которым ветка растущего рядом с домом дерева терлась о стену.

— Я бы хотел быть барсуком, — сказал он наконец.

— Вот как? — повернулся к нему Мицунобэ. — А как же насчет опасностей, которым он постоянно подвергался?

Свет звезд отражался от его плеч, и создавалось впечатление, что он то появляется, то исчезает в чаще густого леса.

— Если быть достаточно умным и храбрым, можно перехитрить врагов.

Через минуту Аки услышал звук раздвигаемой фузумыи почувствовал на своем лице прохладу осенней ночи.

— Сейчас мы проверим, что в тебе говорит: храбрость или глупая бравада. Возьми свой лук и стрелы, — голос Мицунобэ уносился в ночь, — и следуй за мной.

Аки поднялся, нашарил в темноте подарок матери, который он принес показать сэнсею,и прошел по татамик выходу. Переступив через порог, он оказался на каменном крыльце и сразу же почувствовал, как мерзнет нога в тонком таби.

—Мои гета.

—Никаких башмаков, — голос Мицунобэ рокотал, как раскаты грома. — Только кимоно.

— Но оно же такое тонкое, — возразил Аки. — А ночь холодна.

Сильная рука сэнсеяобняла мальчишеские плечи.

— Одежда грибов в лесу еще тоньше.

Голос его расколол ясное небо, усеянное звездами.

Аки поплотнее запахнул свое черное кимоно.

Где-то далеко впереди подымался туман...

* * *

Когда он вернулся домой после первых уроков у сэнсея, Юмико увидела, что он уже не малыш Аки-чан, и пошла в свою комнату, где она устроила алтарь богине с лисьей головой, которую избрала в свои покровительницы. Юмико зажгла множество свеч и поставила двадцать семь сандаловых палочек полукругом вокруг алтаря. Затем она позвала сына.

Когда он вошел в комнату матери, она сидела на татами.скрестив ноги и уставившись неподвижным взглядом в разложенные перед ней старинные книги. Знаком приказала ему сесть в освещенный круг. Пламя свечей мерцало в его глазах, сила его юного тела наполнила ее усталое сердце, ее увядшую душу. Она чувствовала его дыхание на своем лице, освежающее ее, как ветер бессмертия. Она знала, что может скоро умереть, но сын ее останется на этой земле, чтобы отомстить Афине и Чжилиню.

Исторический Ничирен бунтовал и убивал во имя святого дела. А разве ее дело менее свято? Шрамы ее горели, как стигматы, как физическое свидетельство этой святости. Врачи уверяли ее, что нервные узлы в тех точках, к которым прикоснулась раскаленная кочерга, не восстановятся и, следовательно, эти точки будут абсолютно нечувствительны ко всякой боли. Но почему же они так горят?

Что может быть более святым, чем месть? Сознание того, что сейчас она начинает нечто значительное, смягчило мучительную боль, которая не покидала Юмико с той страшной ночи, когда рука соперницы заклеймила ее. Обычно дети — радость, но, бывает, что они еще и орудие возмездия. Да, Аки-чан был отпрыском Чжилиня, но ведь именно от нее зависело его воспитание. И уж она с помощью сэнсеяпостарается, чтобы Аки-чан стал таким человеком, в котором Чжилинь вряд ли признает собственного сына.

Жизненная философия его отца заключается в том, чтобы наводить порядок в этом мире и перестраивать его по законам разума. Высшей карой для него будет видеть, что его собственная плоть и кровь — воплощение хаоса и анархии. Его собственный сын. В этом Юмико видела торжество высшей справедливости, трагическую иронию бытия.

И она начала свою молитву, воскрешая из эфемерных частиц, блуждающих в пространстве и времени, древних духов — ками. За порогом дома бушевала непогода. Тучи заволокли небо, погасив пронзительный свет звезд, при котором сэнсейпровел с Аки первые уроки его обучения, которым предстояло продлиться еще многие годы. Заряженные электричеством тяжелые тучи ползли над землею. Они заполняли собой весь мир. Бросив быстрый взгляд в окно, Аки вспомнил рассказ сэнсея обарсуке. Ему и самому хотелось сейчас спрятаться в лотос, потому что он чувствовал приближение чего-то холодного и страшного. Он слышал хлопанье кожистых крыльев во мраке ночи.

Монотонное пение Юмико заставляло пламя свечей трепетать. А может быть, их задувает ветер, проникавший сквозь щели в окнах и стенах? Свечи то почти гасли, то вспыхивали с ослепительной яркостью. Свет и тени сплетались в причудливые узоры.

Заклинания стихли.

Перед Юмико сидел уже не Аки-чан. В ее сына вошел дух мужчины с железной волей и необузданной жаждой жизни.

Чары Юмико вернули к жизни самого Ничирена. Он возродился в ее сыне. И разве нашелся бы кто-либо