И лишь когда Тэнгу миновал широкую излучину, за которой скрылся замок, так долго бывший его домом, он почувствовал, как свалилась некая темная тяжесть, камнем лежавшая у него на сердце. И как филин, настигающий в ночи свою добычу и раздирающий ее в воздухе когтями и клювом, он почувствовал, что наполняется неким мрачным восторгом, от которого, казалось, закипает кровь в жилах.
И вместе с этим чувством пришло любопытство, с которым он не мог совладать. Отыскав полянку слева в перелеске, на склоне холма, Тэнгу свернул с тропинки и, укрывшись под сенью кедров, сел, скрестив ноги, на плоский замшелый камень, похожий на Токубэй — сказочную огнедышащую жабу.
Взбираясь на него, он почувствовал себя настоящим героем, каким не был на самом деле. Его рука скользнула под куртку.
Беглец осторожно осмотрелся: в широкой долине внизу, за едва различимой горной тропинкой, там и сям мерцали огоньки маленьких домиков и ферм. Он почувствовал едкий запах дыма, наводящий на мысли о домашнем очаге, о миске дымящегося супа мисо с лапшой. Затем он встряхнулся, достал маленький фонарик-карандаш в пластиковом корпусе и развернул листы рисовой бумаги, похищенные из тайника Кусуноки.
Секунду помедлив, Тэнгу принялся разбирать вертикальные линии значков. А почему бы и нет? Он заслужил это по праву. Добрых полчаса он вчитывался в текст, заменяя в нем использовавшийся в “рю” шифр иероглифами. И когда он закончил чтение, сердце заколотилось у него в груди, пульс убыстрился, и он почувствовал, что должен перевести дыхание. “О Будда! — подумал он, — на что же это я натолкнулся!” Листки задрожали в его пальцах при мысли о том, что ожидает Японию.
Погруженный в чтение, он не сразу заметил маленькую дрожащую искорку, порхающую, словно блуждающий светлячок, среди стволов кедров. Она была уже совсем близко. Тэнгу тут же погасил фонарик, но было уже слишком поздно. Огонек теперь не мерцал, а светил, ясно и отчетливо на тропинке прямо под той скалой, где сидел Тэнгу.
Проклиная свое любопытство, притупившее его обычно острое чувство опасности, он свернул бумаги и сунул их обратно под куртку. Спрятал фонарик, слез с камня и медленно пошел по склону. Он понимал, что лучше выйти из леса самому, чем позволить обнаружить себя. Особенно если там какой-нибудь сэнсэй из додзё. Не исключая такую возможность, Тэнгу предельно обострил внимание, чтобы можно было среагировать в считанные доли секунды.
Но когда он вышел на петляющую тропинку, то увидел, что это никакой не сэнсэй, а просто молоденькая девушка. Она была одета в серо-зеленое кимоно и гэта на босу ногу. В одной руке у нее была керосиновая лампа, в другой — дзяномэгаса, разноцветный зонтик, сделанный из рисовой бумаги.
Его лицо покрылось каплями влаги, и он заметил, что идет дождь, которого раньше не замечал, находясь под сенью ветвей. Ниточки дождя скатывались с промасленной бумаги зонтика и монотонно падали на землю.
— Простите, госпожа, — сказал он, пряча чувство облегчения. — Надеюсь, мой огонек не напугал вас. Я собирал грибы, как вдруг...
Она быстро шагнула к нему и подняла лампу так, что свет упал на ее лицо.
Его сердце сжалось от страха, когда он узнал ее. Это была Суйдзин, ученица из додзё. Что она здесь делает? Его правая рука стала лихорадочно нащупывать клинок.
Но лампа уже стояла на земле. Освободившейся рукой Суйдзин взялась за набалдашник бамбуковой ручки своего зонтика и вынула из него сверкнувший клинок.
Едва он успел заметить превращение безобидного зонтика в разящую сталь, как длинное лезвие пронзило ему грудь и надвое рассекло ему сердце.
Суйдзин следила за тем, как по мере того, как вытекала пульсирующая кровь, лицо его становилось все более и более безжизненным. В его глазах она видела замешательство, ярость, стыд; потом они закрылись, и все человеческие чувства исчезли с этого лица. Как и маленький беззащитный воин, которого она когда-то в детстве слепила из глины, прутьев и лишайников, он рухнул, утратив координацию движений, лишившись божественной искры. Как и тогда, она приложила руку к напрягшемуся низу живота, пораженная тем, что происходит у нее в матке — источнике будущих жизней.
Теперь осталась только колышущаяся груда у ее ног, восковая пародия на то, что когда-то было живым существом. Она бросила клинок на мокрую землю, чтобы освободить руки и чтобы промыть под дождем блестящую поверхность, почерневшую от крови.
Падающие вокруг нее дождевые капли промочили ее насквозь, как если бы она упала в воду. Ее ноздри расширились, уловив свежий запах листвы — знак живой жизни. Дождь усиливался, забрызгивая грязью лицо изменника.
Суйдзин подозревала о его существовании уже тогда, после смерти Цуцуми. Строго говоря, ее это нисколько не должно было касаться. Она превзошла своего сэнсэя, Масасиги Кусуноки, и это было для нее равносильно окончанию додзё: если пребывание там и научило ее чему-нибудь, так это не оглядываться назад. Достижения всегда связаны с областью настоящего. Те, кто с гордостью оглядываются на прошлые успехи, часто так с этим и умирают.
И все же, зная это, она оглянулась. Изучая содержимое карманов предателя и вновь испытывая чувство дикой ярости, охватившей ее при виде того, что он похищает тщательно охраняемые секреты ее учителя, девушка почувствовала, что с Кусуноки словно бы что-то произошло. Каким-то необъяснимым образом он будто воззвал к ней. Она остро переживала эту утрату, и особенно здесь, в чаще этого горного леса, который так любил ее учитель; под порывами ветра и струями дождя она вытирала молчаливые слезы, ее грудь сжималась, сердце наполнялось невыразимой тоской, бремя которой внезапно стало невыносимым.
Когда спазм прошел (что это был спазм, Суйдзин поняла только на следующий день), она тщательно обыскала тело. Под курткой предателя она нашла связку бумаг и осторожно отлепила верхний лист от его увлажнившейся кожи.
Чтобы защитить бумаги от сырости, она свернула их и сунула в сухое место, под кимоно. Оскорбление, нанесенное памяти Кусуноки, стало ее собственным оскорблением. Она не стала изучать бумаги: они ее не интересовали. Это была собственность ее сэнсэя, и независимо от того, жив он или мертв, их место было там, куда он их положил. Девушка выпрямилась и подняла с земли свой клинок: промытый дождем, он вновь стал чистым и сверкающим. Она вставила его в зонтик, и он исчез в деревянной ручке. Яркие огни додзё приветливо сияли Суйдзин. Может, это было “ками” Кусуноки? Она не знала. Бумаги были при ней, в целости и сохранности, и скоро они вернутся на свое законное место.
Когда Жюстин наутро после похорон появилась у “Миллара, Соумса и Робертса”, ее ожидал сюрприз. Мери Кейт Симс не было в ее просторном угловом кабинете: она больше не была вице-президентом.
Жюстин приготовилась идти за объяснениями к Рику Миллару — ни Мин, ни каких-либо других знакомых рядом не было, — когда он сам вошел в ее скромный кабинет.
— Я услышал, что вы уже здесь, — сказал он, пристально глядя ей в лицо. — Мне кажется, я говорил вам, чтобы вы денька два не приходили на службу. Вам совсем не обязательно...
— Для меня сейчас начать работать — самое лучшее, — сказала она. — Я ненавижу сидеть дома и сталкиваться с тенями. Боюсь, одичаю совсем.
Рик почтительно наклонил голову:
— О’кей. В любом случае я рад, что вы здесь: мне надо вам кое-что показать. — С этими словами он начал легонько подталкивать ее к двери.
— Одну минуточку, — начала она, — я кое-что...
— Успеется, — сказал он, ведя ее в холл по направлению к лифту. — Это важнее.
Поднявшись на следующий этаж, он повел ее по коридору.
— Вот здесь. Вам нравится?
“О Боже, — подумала Жюстин, — только этого мне и не хватало!”
— Откуда, черт побери, взялось мое имя на двери кабинета Мери Кейт?
— Теперь это ваш кабинет, Жюстин. Тот маленький кабинет внизу был временным, вы не могли не знать этого.
Она повернулась к нему, вся вспыхнув.
— Временным? Вы хотите сказать, что взяли меня на то время, пока не избавитесь от Мери Кейт?
