акробатикой, как если бы это была партия тенниса.
Нанги нажал на кнопку, останавливающую пленку, и долго вглядывался в это лицо. Оно частично было в тени, но, удивительно, затемненные части помогли определить и опознать черты лица.
Странно, что он узнал его.
И это было толчком, в котором нуждалась его память, чтобы выплыли на передний план слова Оками о Уильяме Джастисе Лиллехаммере.
Нанги смог вспомнить весь разговор, как если бы он происходил вчера, а не два года тому назад. Оками был в Токио в один из его нечастых визитов сюда. Нанги помнил и место — «Мейджи Шрайн». Это было весной, когда исчезали унылые краски зимы и воздух был насыщен ароматом распускающихся цветов.
«Я на краю громадной пропасти, — сказал ему Оками. — Я должен принять решение, продолжать ли мне жить, как и раньше до сих пор, или же сделать большой прыжок в неизвестное».
«Вам Нужна помощь, Оками-сан?»
«Нет-нет». Вспоминая сейчас об этом, он нашел странным, что теперь возбужденность Оками кажется гораздо более важной, чем тогда. «Я не хочу, чтобы, вы были замешаны каким-либо образом в материальном плане. Но я хочу получить ваш совет».
«Все, что я смогу сделать», — ответил Нанги.
«Существует человек, на деловые отношения с которым меня толкают люди из моего узкого совета, и есть многое, касающееся этого человека, что беспокоит меня. Но даже несмотря на то, что у меня есть дурное предчувствие, я должен вступить на этот путь. Я знаю, что это неверный путь, Нанги-сан, но я должен сделать эту попытку, чтобы умиротворить других оябунов, чтобы сохранить мир между кланами. Я не хочу, чтобы на моей совести была полномасштабная война».
Оками помолчал, наблюдая, как невдалеке дети играли или мечтали, лежа на траве. «Кто знает, что было у него в мыслях в это время? Возможно, он думал, как думал и Нанги, о той ужасной плате, которую человек должен нести за то, что он стал взрослым».
«Этот человек, которого зовут Лиллехаммер, работает на лицо, которое, я думаю, известно вам. Вот почему я считал, что мы должны встретиться».
Они пошли дальше, оставив позади играющих детей. Навстречу попадались прогуливающиеся влюбленные парочки. Их пальцы сплетались, их глаза видели только друг друга, и солнце благословляло их.
«Леон Ваксман».
«Да, я знаю его, — сказал Нанги, — мы встретились здесь, в Токио, через несколько лет после начала оккупации. Вероятно, это было в сорок седьмом или сорок восьмом. Во всяком случае, я увидел его в госпитале. В то время я работал в министерстве по строительству, а госпиталъ подвергся некоторым разрушениям. Меня послали с группой инженеров посмотреть, что необходимо было там сделать».
«Ваксман был американцем, но он лечился в японском госпитале?»
«Совершенно верно, — подтвердил Нанги. — Госпиталь специализировался на нейрохирургии. Его раны были очень значительные, и, думаю, что ему необходимо было сделать ряд операций».
«Каким человеком он был, по вашему мнению?»
«Странным, — заявил Нанги. — Казалось, что в нем уживаются два совершенно различных человека. Один — хитрый и расторопный, а другой — ужасно подозрительный и угрюмый. Сестры, с которыми я говорил, рассказывали, что его часто преследовали ночные кошмары и он весь обливался потом и что они обычно начинали давать ему успокаивающие средства сразу же после ужина».
«А после того как он вышел из госпиталя, вы встречались с ним?»
«Да. Ему нужны были контакты в Токио. Кроме того, он фактически помог мне продвинуться по службе в ММТП».
«Как это ему удалось?»
Вместе с солнцем исчезли и влюбленные. Теперь собеседники оказались в районе, где господствовали панки с остриженными клиньями розовыми и зелеными волосами; в кожаных куртках, громадных темных очках, с черными хромированными мотоциклами «Кавасаки». Они насмехались над пешеходами, ревели моторы их машин. Гремел тяжелый рок.
«По-видимому, у него уже были кое-какие контакты, — продолжал Нанги. — В армии он служил в отделении по связи с общественностью, так что часто встречался с сотрудниками министерства, особенно министерства торговли и промышленности, которое впоследствии стало называться ММТП, Ему очень нужны были контакты в деловых кругах, так что мы оказывали друг другу помощь. Помню, я был поражен тем, насколько хорошо он понимает японский образ жизни».
«Так он хотел стать бизнесменом?»
«Очевидно».
«Теперь он занимается совершенно другим делом, — заметил Оками. — Он возглавляет теневую структуру, которая глубоко законспирирована в Американской федеральной администрации».
Они дошли до района парка, где велись восстановительные работы. Теперь и панки остались позади и, по крайней мере на некоторое время, они были одни. К железному забору были прислонены деревья с бледными почками, с корнями, обернутыми мешковиной и перевязанными бечевками. Они ожидали посадки.
«Я могу понять, — сказал Нанги, — каким образом он оказался замешанным в таком деле. Ваксман всегда поражал меня тем, что видел какой-то смысл в теневых структурах. Кроме того, хотя он и обладал сноровкой в бизнесе, у меня складывалось впечатление, что заниматься бизнесом ему скучно, так как это слишком просто. „Все равно что стрелять по рыбине в бочке“, — однажды признался он мне».
«Структура Ваксмана тал законспирирована, что даже американский конгресс никогда не слышал о ней», — заявил Оками.
«Может быть, это хорошо, а может быть, и плохо», — заметил Нанги.
«Есть еще кое-что, — добавил Оками. Он заложил руки за спину и нахмурился, погрузившись в воспоминания. — Ваксман поднялся на верхнюю ступеньку в не очень сплоченной группировке людей, которая называет себя Сетью».
«Сеть? Никогда не слышал о ней». «Неудивительно, поскольку фактически никто о ней не знает, — отметил Оками. — Эти люди стремятся к власти и контролю над политикой правительства в политической и экономической областях. Мы говорим сейчас о чрезвычайно опасном человеке».
Оками замолчал, остановился, повернувшись к Нанги, и тот понял, что они подошли к самому решительному моменту.
«Ваксман — конец этого моего особого пути, — произнес Оками. — Если он окажется незаслуживающим доверия, боюсь, что мне придется совершить свой большой прыжок в неизвестное. У меня есть собственный план, который я осуществлю, несмотря на грозящую мне страшную опасность. Извините, Нанги-сан, что вовлекаю вас в это мое критическое решение, но у меня нет больше никого, кому бы я мог доверять».
«Я знаю, что Ваксман очень ловок, — сказал Нанги в тот последний раз, когда он видел Микио Оками. Это было за семь месяцев до того, как он внезапно исчез. — Вероятно, он слишком ловок и это не принесет ему добра».
«Что вы имеете в виду?»
«Только то, что его ум делает неугомонной его душу. А лично я никогда не мог полностью доверять неугомонным душам».
Теперь, смотря на неподвижный увеличенный кадр восьмимиллиметрового видеоснимка, Нанги знал, что он смотрит на лицо человека, которого не видел так много лет, наблюдающего с холодной беспристрастностью сексуальное представление с участием одного из своих агентов — человека по имени Леон Ваксман.
Томоо Кодзо прикрыл рукой рот, словно без этого жеста он оповестил бы весь мир о своей ненависти к Николасу Линнеру. Кодзо стоял голым перед большим, во весь его рост, зеркалом и смотрел на движения своего тела. Ирезуми изображала утрату, месть и смерть, которые, по мнению Кодзо, составляли три краеугольных камня чести.
