Яунатне».
«…В нашей школе часть ребят ждет на вечерах только одного — танцев. И не потому, что неинтересно. Но когда в голове хмель и выкурена пачка сигарет, куда легче передвигать ногами в монотонном ритме, воображая себя в полутемном зале какой-нибудь всемирной знаменитостью, чем петь, плясать или отвечать на вопросы викторин!»
«Ха! Вчера мы с ребятами поддали как следует, надо бы сегодня повторить!»
К сожалению, такие или подобные разговоры между школьниками приходилось слышать не однажды… Не тот ли это случай, когда комитет комсомола должен наконец сыграть свою роль в жизни школы?..
Первое письмо пришло из города Лимбажи, второе — из одной рижском школы. И наверное, мало найдется таких школ, в которых не существовало бы этой проблемы.
Именно так начался закончившийся убийством вечер, на котором праздновали восемнадцатилетие некоего Александра. К виновнику торжества пришли в гости ребята, бывшие одноклассники. Пустые водочные бутылки то и дело заменялись полными. Александр чувствовал себя прекрасно: гостей много, и каждый пришел с «посудой». Уважают, значит!
Но вот наступил момент, когда все оказалось выпитым. Магазины уже закрылись, а на ресторан не хватало денег — в карманах, словно в насмешку, бренчали одни медяки.
Тогда из-за стола поднялся друг юбиляра Андрей и вместе с другим гостем, Сергеем, направился к выходу.
— Мы ненадолго. У меня дома найдется рубль-другой, а там что-нибудь придумаем.
Андрей только что возвратился из колонии. В таких ли компаниях приходилось ему бывать?! Тут — что, тут пустяки!
В подъезде он предупредил Сергея:
— Слушай и мотай на ус! Деньги мы сейчас сделаем, ты только не выкидывай фокусов. Если потом проболтаешься, пеняй на себя. Остановим первого же прохожего. Ты заходи со спины, и если понадобится — бей. Хотя, думаю, что бить не придется: мне всегда отдают сразу, без разговоров.
Они выглянули на улицу. Вдалеке шагал одинокий прохожий.
— Пошли, — скомандовал Андрей.
Приятели вышли на улицу. Как и было условлено, Сергей зашел прохожему за спину, Андрей же преградил путь.
Прохожий оказался глубоким стариком.
— Деньги! Быстро! — прошипел Андрей ему в лицо.
Мгновение царила тишина. Затем до старика дошел смысл сказанного, и он попятился было, но натолкнулся на Сергея.
— Нет у меня никаких денег… Пустите, мне восемьдесят лет… — едва слышно пробормотал он.
— Деньги давай, старый хрыч! — в неудержимой злобе повторил Андрей. Оглядевшись, он увидел валявшийся поблизости кирпич, одним прыжком подскочил к нему и уже в следующее мгновение старик упал. Андрей ударил его кирпичом по голове еще и еще раз.
Вокруг стояла тишина. Лежавший не подавал признаков жизни. За углом дома в темноте угадывались очертания гаражей.
— Бери за руку, да поживей! — выдавил Андрей и сам ухватил старика за рукав.
Они быстро затащили жертву за гараж. Оба уже поняли, что убили человека. Это, однако, не помешало им обшарить карманы старика и найти кошелек. В нем оказалось три рубля…
Я читал протоколы допросов этих ребят. Свое первое показание Андрей написал собственноручно. В нем есть такие слова: «Если бы старик не валял дурака и отдал деньги сразу, ничего бы не случилось». Никакого сожаления, лишь невиданное безразличие и цинизм. Лишил человека жизни — и вовсе не чувствует себя убийцей. Считает себя вправе и дальше жить среди людей, ходить по той же земле…
Когда я читал протоколы, мне и на этот раз не давало покоя вечное «почему?». Почему началось падение этих юношей? Неужели зло действительно было заложено в них с колыбели? Да нет, ведь рождаемся мы все одинаковыми. Но все-таки где и когда все началось? С выпивок еще в школьные годы? С бродяжничества после брошенного восьмого класса? С копеек, отобранных у малышей в сумерках? Найти ответ, мне кажется, нетрудно. Он — в духовной бедности Андрея и Сергея. Никто из них ни разу не побывал хоть в одном рижском театре, хотя оба жили в этом городе уже лет десять. Зато в доме всегда царил хмельной угар. Книг не было, зато поллитровок хватало с избытком. Они и определили путь парней.
…Свету я встретил на улице, когда часы показывали уже полночь. Мы с дружинниками возвращались с дежурства и заметили в подворотне съежившуюся девочку. По виду ей можно было дать лет шесть-семь. Что делала она в столь поздний час на улице, одна? Ни в одном окне поблизости света не было видно. Мы остановились и заговорили с девочкой. Сначала Света не отвечала на наши вопросы, потом осмелела и рассказала, что живет тут, в этом доме, но сейчас к маме пришел дядя, и надо здесь дождаться, пока дядя уйдет.
Ничего другого нам не оставалось — пришлось без приглашения побеспокоить мать Светы. Она долго не отворяла нам, а когда впустила наконец Свету, то попыталась захлопнуть дверь перед нашим носом. Затем состоялся разговор о том, что слишком уж дорогой ценой приходится платить за ее ночные развлечения и что поэтому может возникнуть вопрос о лишении ее материнских прав. В дальнейшем эту квартиру контролировал участковый инспектор, чаще обычного заглядывала и классная руководительница Светы. Теперь девочка уже окончила среднюю школу, работает, готовится поступать в институт. Она никогда не заговаривает о той нашей полуночной встрече. Но и о своей матери тоже не упоминает.
Сигне убежала из дома; когда ей было пятнадцать лет. Она не бродяжничала, не просиживала в кафе и ресторанах. Попросила приюта у сестры своей матери. У тети была дочь одних с Сигне лет, много книг, телевизор. В ее доме никогда не звучали грубости, никого не обижали. И тетка, увидев на плечах и спине Сигне синяки, решила не отправлять ее больше домой. В школу сообщили новый адрес девочки. Мать не очень переживала уход дочери, одной заботой меньше. В алкогольном угаре она уже растеряла все материнские чувства.
Разговор с Дайной состоялся в Алсвикском профессионально-техническом специальном училище. У меня было с собой написанное ее матерью письмо, в котором говорилось, что дочка совершенно забыла дом, ни слова не пишет, отказывается от встреч. Чем заслужила мать такую жестокость? Слово за словом, и мы приблизились к разгадке. Я узнал о событиях, происходивших с Дайной до того, как она очутилась в спецшколе.
Отца она вообще не помнила: он оставил семью, когда девочка была еще совсем маленькой. Вскоре мать вышла замуж за другого, но отчим с самого начала решил, что и дочь вырастет такой же, каким был отец. Эти слова Дайне приходилось слышать изо дня в день. Что же Удивительного в том, что для нее стало невыносимым оставаться под одной крышей с человеком, так недвусмысленно выражавшим свою неприязнь? Она начала уходить из дома, встретила подруг, пытавшихся подсластить свою горечь вином и компанией мальчиков… И вот Алсвики. О чем же станет она писать матери? О том, почему оказалась здесь? Слишком горькими получились бы письма…
Можно было бы привести еще десятки таких же примеров и случаев, которые встречались в моей работе. Но главное можно увидеть уже в этих небольших эпизодах: к чему приводит несоблюдение родителями основной обязанности — вывести детей в Большую жизнь, вывести в момент важного жизненного перелома, когда кончается детство и начинается критический возраст. Именно в это время проявляются и первые признаки таланта, и первые отрицательные привычки — вино, поиски ложной романтики в вечерние часы, первые шаги через незримую границу между «можно» и «нельзя». А ведь то, с каким напутствием родители отпускают своих питомцев в самостоятельную жизнь, остается в памяти на долгие годы.
«НЕ ЖУЙ, СЫНОК, КОГДА ПЕСНЮ ПОЮТ!»
