Они прошли мимо кухни, – на Елену пахнуло чем-то морским и жареным, послышалось скворчание шипящей в масле осетрины, – и оказались в длинном черном коридоре. У винтовой лестницы, ведшей наверх, в кабинет Неелова, стояли несколько щуплых ментов. Тут же курил сигарету высокий мужик, с бледным, как истлевший кленовый лист, лицом.
При виде Елены мужик с истлевшим лицом неторопливо затушил сигарету. Неелов внезапно отстал, и Елена даже не успела сообразить, что происходит, прежде чем менты подхватили ее под руки.
Она дернулась, ее несильно, но больно ударили в живот и приложили лицом о стену, а потом Елена почувствовала чью-то руку в кармане пальто и, скосив глаза, увидела, как человек с истлевшим лицом вытаскивает из этого кармана пакетик с порошком. Откуда-то изо всех щелей, как муравьи на сладкое, внезапно набежала охрана Неелова.
– Внимание, – объявил человек своим сотрудникам, – при личном досмотре гражданки был обнаружен порошок белого цвета, в количестве…
– На три года тянет, – сказал кто-то сбоку.
Один из милиционеров уже составлял протокол задержания. Двух охранников определили в понятые.
– Твое, детка, – ласково сказал испитый мент, поднося пакетик поближе к глазам Елена.
Елена изо всех сил плюнула ему в лицо. Мент побагровел.
– Ax ты сучка! – заорал он. – Да мы тя ща…
Он ударил Елену два раза, как взрослого мужика, один раз в солнечное сплетение и другой – чуть ниже, и Елена согнулась от боли и почти перестала соображать, что происходит, а потом охранники что-то зашептали на ухо менту и поволокли Елену прочь. Когда она очнулась, оказалось, что она сидит на стуле в кабинете Неелова и на глазах у нее – слезы после удара, а Неелов нависает над ней и хитро щерится.
– Тебе все понятно? – спросил Неелов.
Елена молчала.
– Ты маленькая негодная шлюха, – сказал Неелов, – ты меня обманула. Ты ни хрена не сделала той работы, которую я просил, и еще осмеливаешься просить за свое безделье деньги. Я мог бы сдать тебя в ментовку и посадить за распространение наркотиков, но я добрый человек. Выбирай: или ты уйдешь отсюда, тихо, не поднимая шума, и я придержу этот протокол. Либо ты уйдешь с ментами. Все поняла?
Елена кивнула. На глазах у нее по-прежнему стояли слезы – от физической боли.
Она и не знала, что когда бьют, так хочется плакать.
– Тебе не стоит плакать, сучка, – сказал Неелов, – раньше надо было думать, когда ты пыталась меня обжулить.
Когда Елена вышла из кабинета, испитый мент и его подручные по-прежнему стояли в коридоре. Один из них бросил какую-то сальную фразу, и по этой фразе Елена поняла, что менты принимают ее за одну из здешних продажных девок, которая пыталась шантажировать хозяина.
Елена, наклонив голову, вышла в ночь. На улице творилась метель, и пока Елена обходила кругом здание, добираясь до машины, она основательно закоченела.
Вдобавок оказалось, что Елена, нервничая, забыла выключить у машины фары, и за те сорок минут, которые она была в клубе, аккумулятор сел окончательно. Елена попыталась изловить машину, но машин было мало, а те, которые проезжали мимо, не спешили останавливаться.
Она ловила машину минут двадцать, а потом поняла, что на набережной это бесполезно, и вернулась к освещенному подъезду клуба. Туда каждые пять минут подъезжали те самые иномарки, которые не останавливались на набережной, и там можно было попросить хозяина машины или, по крайней мере, его шофера, завести двигатель.
Однако на этот раз швейцар узнал ее, ощерился и сказал:
– Брысь, соска! Ща в ментовку тебя сдадим!
Елена закуталась поплотнее и отошла прочь. Мороз усилился: недавняя оттепель превратила мостовую в каток, и по этому катку ветер мел мелкую снежную крошку. Была уже поздняя ночь, холод забирался Елене под пальтишко, выдувая из души последнюю теплоту.
Елена вдруг вспомнила такой же прием несколько месяцев назад, в день открытия «Акрон-Плаза». Прием, на который она приехала вместе с Семиным, радостная и довольная, когда губернатор целовал ее в Щечку, и когда никакой Неелов даже близко не осмелился бы угрожать ей ментовкой и подсыпанным наркотиком…
На глазах Елены показались слезы, и она отвернулась, чтобы стать против ветра, а когда она повернулась опять, она увидела, что у портика «Капитолия» тормозит семинский «мере». «Мере» остался таким же белым, каким был всегда. Она вздрогнула и шагнула к «мерсу».
Из «мерса» вылез Семин, в короткой дубленке, а с заднего сиденья выпорхнула его жена, в длинной блестящей шубке. Елена. услышала заливистый женский смех, и ветер донес до нее обрывок начатой в машине фразы:
– Как можно жить в вашем Нарыме зимой? Котик, поедем на Новый год в Эмираты, а?
Елена застыла в тени колонны, и Семин прошел мимо нее в тепло отделанного ею клуба, не заметив своей бывшей любовницы, и в этот момент Елена поняла, что она больше не хочет жить, потому что ничего, что она могла бы сделать в жизни, не имеет смысла без Семина.
Под портик «Капитолия» вкатилась еще одна машина, щупленькая, среднего класса «японка», и Елена чуть было не шагнула ей навстречу, а потом сообразила, что делать этого не стоит: здесь, у подъезда, и света было достаточно, и машины ехали совсем медленно, и никто бы ее, конечно, не сбил, а так – только помял бы чуть-чуть.
Елена сделала несколько шагов и оказалась на набережной, в десяти метрах от собственного безмолвного «ниссана». Метель била в лицо Елене, набережная была погружена во тьму, и редкие машины
