Палатки поставить невозможно. Остается только расстелить у стен цехов и другой накрываться. До утра дотянем, а там видно будет. Удивительно — но даже маленькая порция такого хлебова вырубает как кувалдой — чуток поели — и тут же спать валятся. Медики мои стараются — высматривают, кому помощь нужна, но тут скорее можно выбрать только тех, кого надо эвакуировать. Приказ недвусмысленный — что-то с первой партией неладное случилось. Потому держать нужно всех тут, утром прибудут еще люди, будет одновременно и распределение спасенных и проверка начнется.
Надо бы пройти по цехам, откуда люди спасены, — там тоже остались, причем самые слабые. Но я своих не пускаю. Хоть фонарики у них и есть, но любой зомбак для вооруженных, но неумелых — смертоносен. Если кому в цехах суждено сегодня помереть — что поделать. А без грамотной охраны я своих не пущу. Ну, да и тут работы много — публика все время норовит сломать организацию раздачи пищи, возни полно.
Тяжелых находим все время. Даже не смогу сказать, сколько всего получается, но где-то три десятка. Несколько мужиков из числа выпущенных сегодня из цехов помогают — таскают воду, дали им за это часть своего сухпая. Кухни варят непрерывно — манку заливают водой, дают разбухнуть — и варится она очень быстро. А тефтели эти и так уже готовы. В похлебке они разваливаются в кашицу…
Совершенно неожиданно, хотя я об этом думал с самого начала, съезжает с катушек один из санинструкторов. У него начинается истерика со слезами на тему: «Все бесполезно! Мы ничего не можем сделать!» Одна из медсестричек жестко давит вспышку эмоций, надавав мальчишке пощечин и затрещин. Вроде помогает. Только присматривать за парнем все равно надо.
— Делай то, что можешь — и будь что будет! — жестко говорит медсестра. — От твоих соплей никому лучше не станет! А нам за тобой еще в придачу ухаживать некогда — тут и так есть кого спасать!
Что-то неуловимое делает ее схожей с нашей Надеждой Николаевной. Не хочется лишний раз вспоминать про тех самых, которые коня затормозят или с горящей избой разберутся. Но вообще-то у нас такие женщины — не переводятся. Что странно — ничего общего с феминизмом это явление не имеет. И что удивительно — в медицине таких почему-то много. Нормальные девчонки, нормальные женщины — но если дело становится тухлым и можно стать дохлым — откуда что берется. Иным мужикам нос утрут походя. Надо эту медсестричку взять на заметку. А вообще ситуация поганая.
У нас тут пока организацией пахнет слабо, а потому может быть все, что угодно. То, что уже есть защита по периметру и патрулирование территории — хорошо, только вот всего остального… Мне негде и не в чем развернуть медпункт, а это, как ни верти, сортировочное приемное отделение, место для агонирующих — и по нынешним условиям там должен быть вооруженный упокоитель да еще палатка для хирургических манипуляций — перевязочная. Да еще, скорее всего, будут инфекционные больные — среди нескольких тысяч обязательно окажутся и с дизентерией, их отдельно содержать надо. Хорошо еще ОРВИ пропали как таковые, а то еще и под таких пациентов выделять бы пришлось отдельный «рукав».
А еще надо организовать поиск и сбор тяжелобольных. Без быстрой помощи — помрут ведь. И ладно, если это окажется гламурный телеведущий, невелика потеря, эту работу любой дурак с избытком наглости легко выполнит, а вот, скажем, если умрет слесарь-инструментальщик шестого разряда с этого завода — никого не найдешь на замену. Значит, надо быстро все делать. И находятся они, как на грех, в тех цехах, где сейчас, вероятно, уже и зомби есть, и, наверное, уже и шустрики отожрались…
И это минимальный минимум — по уму куда как больше нужно.
А тут еще и переодеть и, скорее всего, переобуть людей надо — и иметь во что переодеть, да и где переодеть — чтоб там тепло было. И напоить. И накормить. Я-то надеялся, что доставят армейские сухпайки или что из близлежащих магазинов — а пока только тефтели рыбные… Да и тех мало — их еще частью люди расхватали. Хорошо, мы подоспели и совместно с толстым поваром отстояли уцелевшее для жидкого супа. Я гоню от себя мысли о том, что обязательно будут дурни, которые с такой голодухи нажрутся жирного до упора — и будет у нас тут куча пациентов с острой кишечной непроходимостью, или, как это называется в народе, «заворотом кишок». А каждый такой пациент — тяжеленная полостная операция, тяжеленный уход потом, малая выживаемость и чудовищный расход сил и средств. Не пришлось бы решать — кого из них эвакуировать, а на кого глаза закрыть — и в палатку «для анаэробной инфекции» отправлять. Кстати — еще и эта погань будет, только позже — не в первые дни, потому сначала «отделение для анаэробной инфекции» и служит для размещения агонирующих. Проходит несколько дней, агонирующие кончаются, зато появляются анаэробники…
Совершенно неожиданно рядом грохает выстрел, чиркает трассер — братец встает с колена, а я вижу, что в освещенный круг у кухонь зашел вполне себе готовый зомби.
— Неплохо, — одобряет Филя.
— Не неплохо, а отлично! — скромно поправляет его братец.
— А ну-ну. Из чего стрелять доводилось?
— Из СВТ, Штурмгевера, МГ-34, — опять же скромничает братец.
Что забавно — не врет. Только вот зря Филя глаза пучит. Братец стрелял холостыми, когда с приятелями ездил на реконструкцию прорыва блокады. Там знакомые и дали повеселиться.
Но это все хорошо, конечно, только плохо очень.
Дальше-то что делать? Устраиваться где-то надо, разворачиваться и работать в полную силу, а мы пока жмемся около кухонь, не знаю, как там повар и его истопник с оружием обращаются, а наших стрелков получается трое — я да Филя с братцем. И хоть родственник сейчас отметился — все же в его способностях стрелковых я не уверен.
Все освещение здесь — несколько костерков да пара ржавых дырявых бочек, таких, какие во всех американских фильмах — рядом еще всегда бомжи греются. Вот не думал, что и у нас таковое пойдет в дело. Среди освобожденных того и гляди еще зомби появятся — черт знает, чем это кончиться может.
Надо возвращаться в штаб, узнавать, где мы будем разворачиваться. Какое имущество на нас приходится. Раздача похлебки, слава богу, устаканилась — с одной кухни раздают, в другой подоспевает. Воду тоже таскают — некоторые спасенные из последних сил, но помогают. Но этого мало, очень мало.
Иду с одним из санинструкторов — серьезный такой парень, вроде как годится.
Кто б мне сказал, что придется идти в штаб узнавать, где разворачивать посреди концлагеря медпункт да при этом держать наготове автомат — очень бы я тому поверил.
Как ни удивительно, а толпы уже у дверей штаба нет. Подумал было плохое — ан и кучи трупов не вижу. Ну-ка. Ну-ка.
На втором этаже тот же шум. Докладываю, что обеспечен порядок при раздаче на кухнях, разжились посудой — в целом ситуацию контролируем. Но надо разворачивать медпункт. Для чего нет ни имущества, ни сил. Палатки — к использованию непригодны и некомплектны.
— Знаю, — отвечает мешковато одетый командир.
— Тогда что будем делать?
— Сейчас к вам в усиление направлена прибывшая охотничья команда — и сотрудники МЧС с кое-каким имуществом. Вот тут, — показывает пальцем на вручную нарисованную схему завода, — разворачиваете медпункт. Здесь, недалеко от вас, будем разворачивать пункт по принципу развертывания кадрированных частей — с переодеванием. Учетом и сортировкой заниматься будем там же. Вы сейчас постарайтесь выявить среди освобожденных тех, кто может нам быть полезным в дальнейшем.
— Ясно.
Возвращаемся к кухням. Вспоминаю еще одну проблему. Препод по хирургии рассказывал, что их медсанбат разжился где-то полным и новехоньким комплектом указателей и табличек «Hospital». Трофейным, вестимо.
Роскошный, чуть ли не на эмали, развесишь на деревьях и перекрестках, и нет проблем у тех, кто раненых везет. Даже ночью видно.
Свои знали, что это медсанбат форсит, ну и медсанбатским приятно, что их уже даже стали госпиталем кликать из-за табличек. Разница-то между медсанбатом и госпиталем, как у лейтенанта с полковником.
Уже наши наступали почти постоянно, и таблички были очень полезны. Однажды поздно вечером, только медики дух перевели, въезжает десяток грузовиков и с ходу из них начинают раненых таскать. Ну, все,
