интересны эти нелюди. Вообще публике почему-то малоинтересны нормальные люди, хотя как раз у нормальных-то людей жизнь куда как впечатляет. И раньше, как раз о нормальных писатели создавали захватывающие романы — хоть «Капитан Сорвиголова», хоть «Робинзон Крузо», хоть «Дети капитана Гранта». Это сейчас «Парфюмер» да прочая жбонь имеет успех. Хотя как лекарю мне смешно. Описывающие маньяков интеллектуалы создают совершенно нежизнеспособные ходульные образы вроде Ганнибала Лектора — то есть описывают себя, любимых, если бы они этим занимались. А настоящие маньяки — серые личности с убогими фантазиями, у каждого есть какой-нибудь пунктик и шаблон, как у Цюмана черные колготки. Чуя этот диссонанс, и состряпали писательницу-практика — в «Основном инстинкте»…
— А что я говорил?
— Но интересно, как он мог кого-то насиловать, если был импотентом?
— А он и не насиловал в принятом смысле этого слова. К нормальному половому акту он не был способен чисто физически. Спесивцев пытался себе сделать парафиному[39] в члене — по блатным мифам, это делает сверхмужчиной. А получилось сильное нагноение, член накрылся. Но импотенция — это как раз характерно для серийников-сексуалов. Вспомни того же Чикатило, он тоже не насильник. Для них как раз подходит фраза Хрущева: «Власть — слаще бабы!»
Ну а власть над бабой — слабой, беззащитной, унижаемой и мучимой так, как только в его гнилых мозгах придумать можно — вот где оргазм. Нет ни одного серийного маньяка-сексуала, чтоб он мог похвастаться половой мощью. Оне все — убогие. Вот и изобретают заменные способы — типа, например, имитации полового акта ножом или палкой — как у Пичужкина… Типа засунул в рану трупу какую-то фигню, а оргазм, как у нормальных.
— Слушай, так вот надо было этим либералам-правозащитникам и показывать такие случаи, чтоб они не так рвались маньяков защищать!
— Саша, ну ты наивен до безобразия. Для либерала маньяк-серийник — идеал и предел мечтаний. Для либералов уголовники самые близкие люди. Они одной крови.
— Ну, это ты залупил!
— Элементарно доказывается. Жрать нам все равно пока не дадут, так вот для чесания языка практика. Раньше западная цивилизация была цивилизацией долга. Хорошим в понимании общества был тот, кто исполнял долг. Перед родителями, детьми, городом, церковью, руководством. В пример обычно приводят римлян, но те же американцы тоже блестяще это показывали. Взять хотя бы их безнадежные атаки на устаревших машинах с необученными летунами против отлично подготовленных япов. Послали древние торпедоносцы против японского авианосца. Знали американцы, что не вернутся, а полетели и атаковали бесстрашно. Всех сбили, ни один не струсил. Сейчас такое можно представить? Да ни фига, потому что сейчас Запад создал цивилизацию прав. У людей теперь нет долга, а есть права. Причем долг может иметь границы, а права нет. Потому что — это разнообразные хотения и прихоти, а им ограничений нет.
— Типа самурай присягал одному господину и более никому?
— Ага. Ну а с правами началось-то вроде б с разумного — право на голосование у женщин, право на свободное волеизъявление, право на свободу слова, а потом понеслось. Право на брак у гомосексуалистов, право на проведение гей-парадов, право на то, право на се… Аппетит-то во время еды приходит. Как у старухи с корытом… Потому вот читаешь либеральных литераторов, например Аксенова или Ерофеева, с упоением описывающих казни, так у них палачи кончают от восторга. Он же обычный работник, делает свое дело изо дня в день. Ну-ка токарь оргазмирует, обтачивая деталь? Или штукатур?
— У палача все же другая работа… — в разговор вступает Андрей.
— Типа мясо, кровь, боль? Так и хирурги не кончают в штаны при операциях, и стоматологи этому чужды. Даже мясники — и те… Либерал, ни черта в жизни не делавший руками, живет в своем мирке, фэнтезийном. Почитали бы Сансона мемуары… Скучная работа по живому материалу. Человеческий столяр… Так вот я уверен — вся эта эскалация прихотей венцом имеет право на безнаказанное убийство для собственного удовольствия. Вот это — предел мечтаний либералов.
— Думаешь, потому и маньяков защищают так усердно?
— Да, идеал либерала уголовник отмороженный. Потому что бандит взял себе право делать то, что хочет. Либерал пока законов боится, всех этих мусоров, которые развернуться не дают, государства в целом. А уголовниками восхищается и боготворит их.
— Ну, это уж очень…
— Я лично уверен, что все либералы — готовые серийные убийцы, и потому сочувствуют не жертвам, а преступникам. И у меня есть тому свидетельство осязаемое.
— Что, руками можно пощупать?
— И руками тоже. Даже ногами попинать.
— И где?
— А рядом, в скверике у «Дома политкаторжан» стоит здоровенный валун. Мемориальцы наши поставили. Это памятник репрессированным. И что очень характерно, надпись там замечательная: «ЖЕРТВАМ ГУЛАГА».
— И что? В чем тут соль?
— Да в том, что ГУЛАГ — это вся система наказаний в СССР с 1930-х по 1960-е годы. Для всех! А теперь прикинь, сколько там было уголовщины, сколько там было с обывательской точки зрения правильно посаженных и наказанных. И палачей вроде Ягоды и Ежова, и банальных грабителей, убийц, людоедов и маньяков. Но памятник-то поставлен не невинно пострадавшим. Которые тоже за тридцать лет были, а всем. Оптом.
— Тогда что ж либералы начинают так вопить, когда их бандит обидит?
— Чудак человек! Они ж уголовников «своими» считают! Когда вор вора обкрадывает — это ж, по понятиям, западло?
— Эк ты повернул!
— Да как есть. Именно поэтому либералы так свое государство ненавидят. Мешает оно хотения исполнить. Отсюда непримиримая ненависть к ментам, копам, вертухаям и прочим гадам, из-за которых нельзя безнаказанно хапнуть девчонку на улице и три дня неторопливо ее мясничить, пуская слюни от счастья… Отсюда все вопли о свободе и утеснениях оной. Что у нас, что в Европе и Штатах.
— Но менты нередко критиковались справедливо.
— Разумеется. Тоже люди, и ничто человеческое…
— Столкнулся я тут с одним знакомцем, либералом, — глухо говорит Андрей, глядя в сторону.
— И что?
— Ничего…
Что-то не верится мне в это «ничего». Темнит Андрей. Но тормошить его без толку.
Закончив завтрак, совершенно счастливая Ирка обошла стол и уселась Виктору на колени.
— Скажи, что ты меня любишь! — сказала она, глядя сияющими глазами.
— Вот еще, — буркнул Виктор, спихивая ее с колен.
— Ну не порть мне праздник. Скажи!
— Да ну тебя! Отстань!
— Ладно, посидишь у меня на консервах с солониной недельку, по-другому заговоришь. К слову, когда мы будем детей заводить?
Виктор поперхнулся.
— Ты чего? Какие еще дети?
— Обычные человеческие детеныши. По возрасту нам самое время…
Виктор офигел еще сильнее.
— Как ты себе это представляешь? Где мы тут с детьми жить будем? У нас бункер посреди лесов.
— Вот я и толкую — пора завязывать с этой ерундой твоей и перебазироваться в приличное место.
— Да ты совсем крышей съехала!
— Да? А как ты себе представляешь наше житье? Ну, несколько лет — проживем. Паршиво, но проживем.
— Как это паршиво! Ты ж сама говорила, что тут райское место!
— Да. На шашлычки приехать. Ты что, всерьез собираешься тут всю жизнь жить?
