идея. Вообще-то она достаточно идиотская. Ну да сегодня день соответственный.
Распускаю ремешок до максимума. Протягиваю каску морфу.
— Ы?
— Защита головы. Пята Ахиллеса — голова Мутабора.
Ну да, он же не современный школьник, поймет аналогию. Мозг у него единственно уязвимое место. Напялит каску — считай за тяжелую кавалерию. Смотрит недоверчиво, потом начинает прилаживать шлем на купол. Помогаю затянуть ремешки.
М-да, и так-то жутковатый видок был, а каска еще и усугубила. Но доставать зеркало и показывать, как сидит обновка, не хочется. Кто его знает, как он на свою харю в зеркале отреагирует.
Со стороны соседей взлетают в воздух красные ракеты. Сигнал бедствия. Вляпались. Знать бы еще во что.
Николаич ничего не может сказать внятного. Предлагает прибыть туда, откуда начинали. Где подобрали инженера. Настойчиво спрашивает, как Мутабор сможет гарантировать свою невраждебность. Морфа интересует это симметрично — хоть он и в каске, но понимает, что случись что — и шлем не спасет. Не знаю, видел ли он в инете записи стрельбы иракского снайпера по американцам, но там видно было, как шьет СВД кевларовые каски навылет…
Получается, что гарантий не может дать никто. Придется верить друг другу на слово. Тонкая материя. Очень тонкая. Это раньше дворяне и купцы в России на слово данное могли полагаться. Но это когда было. Нынче и письменные договоры от надувалова не спасают…
Остается надеяться, что в мертвом мозгу морфа доминанта мести — достаточная мотивация. И у моих друзей не возникнет ощущения, что лучше такого союзничка определить для общего блага в яму. И присыпать для надежности.
Попрепиравшись наконец садимся в джипик. Тесно, но влезли. Тут уже морф не рвется за руль, чего я, признаться, опасался. Искоса поглядываю на него, но похоже, что манипуляция с заведением мотора у него выпала из памяти, и мои действия не вызывают ассоциаций. А интересно, если б сел на заведенную машину — повел бы?
От волнения ухитряюсь заплутать в трех соснах и выкатываюсь совсем не оттуда, откуда хотел. Но все же выкатываюсь. Наши расположились грамотно, прикрывшись броней.
Останавливаюсь в аккурат под прицелом пулеметов с БТР. Вылезаем, вытаскиваем гения.
Навстречу спокойно идет Николаич. Совершенно неожиданно протягивает руку Мутабору. Отрекомендовывается и спрашивает — врач ли Мутабор? Тот… ну, самое подходящее слово — охренел. Точно. Руку не пожимает, показав, явно растерянно, свою лапу. Потом говорит уже слышанное мной раньше:
— Хесссиххх…
«Старшой» кивает. То, что ему отказали в рукопожатии, видно, его мало смутило, а вот морфа он определенно озадачил. Удивил — победил?
Как источник информации мертвяк оказывается малоинтересен — он может рассказать с моим кривым переводом только про медлабораторию. Что происходило в лагере, не знает. Да и возили его в будке без окошек. Хотя проскакивает намеком, что, видимо, использовали в акциях устрашения, но развивать эту тему не хочет категорически.
Связи по-прежнему нет. То есть с кронштадтскими кораблями и подразделениями все в порядке, а вот соседи что-то заткнулись. И стрельба смолкла. Это совсем непонятно. Не было артиллерийской пальбы — нечем танки выбить. Должна хоть часть брони уцелеть. Да и дымов не видать, а горящая техника дает такие чадные столбищи, что слепой — и тот, если не увидит, так за пару километров унюхает.
Хотя не факт, что битая техника обязательно должна пылать костром… Но вообще, желание лезть на завод пока остывает…
Только сейчас замечаю, что не вижу никого из тех, с кем мотался к соседям. Оказывается, Надежда — еще там, у полковника. Меня искать поехала.
Летеха, несколько скисший, топчется рядом. Он, вообще, между стульев — и как бы не решил, что лучше ему с броней откатиться к супермаркетам. Я бы так и поступил. Потому как жирная синица в руках — она сытнее.
Самое хреновое — отсутствие информации. На военный совет из БТР вытаскивают Севастьянова.
Инженер хренеет, увидев морфа. Оторопь еще не успевает схлынуть, когда замечает лежащего на насте голого Пендрилу.
Мне кажется, что у Севастьянова возникает сильное желание попинать пленного, от которого его удерживает только наше присутствие. И больше, пожалуй, присутствие морфа.
— Это ж этот! И тварь егонная!
— Знаем. Вопрос в другом — штурмовавшая группа на что-то напоролась и откатилась, судя по всему, с потерями. Что там могло оказаться такого, что разгромило считай батальон с танками? Артиллерия? Зенитки? ПТУРСы? Что у вас там было?
— Нет, этого не было точно. На территории завода есть склад охотничьего вооружения и боеприпасов — в виде конверсии делали. Артиллерии точно не было.
— Оборудование в цехах — в рабочем состоянии?
— Пока да. Но его ж рвануть — минута делов. Ну не минута. Но все равно, ломать — не строить.
— Получается так. Если нам внутрь лезть — как лучше?
— В каком составе? С коробочками или пешком?
— А пешком рекомендуете?
— Залезть-то проще будет. Вот вылезти, боюсь, не получится.
В этот момент появляется счастливый ботан. Такой радостный, словно только что удачно девственность потерял.
— Есть связь! Командир, есть связь! Паштет отозвался! Сюда едут!
— Какой еще паштет?
— Да Пашка же!
— Мутабора с гением пока попросите в грузовичок перебраться.
О, а группа-то тоже не зря сидела — отрофеились, похоже. Действительно не увидел сразу, а позади брони стоит пара КАМАЗов с кунгами. В одном даже печка топится — дымок видать. Вот вроде и большие объекты, а по сравнению с дулом пулемета на первом плане совершенно не видны были.
Сообщаю морфированному коллеге, что идет бронегруппа, лучше пока нам с глаз долой спрятаться. От волнения путаюсь, но почему-то морф не злится на вставляемые глаголы и прочие части речи.
У машин — новый сюрприз. Из кабины вываливается Семен Семеныч, на его слегка заспанной и потому помятой физиономии отражается сложная гамма чувств. Сделавшая бы честь любому современному актеру, не говоря уж про Балуева, сохраняющего твердокаменность лица в любой из своих пятисот шестидесяти девяти ролей.
Семен Семеныч спросонья видит сначала меня — радость совершенно искренняя и мне приятная. Потом посторонних — удивление; затем морду морфа — удивление, ужас — руки шарят по куртке в поисках того, что в кабине осталось; сомнение — и опять удивление; и наконец недоумение в глазах. Выдав всю палитру эмоций за пару секунд, произносит:
— Привет! А это кто?
— Это пленник и союзник. Мутабор — союзник. Коллега. Врач.
— А голый вассер?
— Нудист — представитель противника. Творец Мутабора.
— Это как?
— Повтор реанимации — сохран деятельности мозга.
— Ничего не понял? Он что — врача садировал, пока тот не обернулся?
— Подтверждение. Момент — прятки в кузов.
— Доктор, а что это вы так странно размовляете?
— Мутабор — сохранение речи. Понимание речи. Только существительные.
Наконец находится хоть один нормальный человек. С нормальной реакцией на мой явный бред.
— Охренеть! Что, серьезно? Он говорит?
