стуле.
Тут почему-то заахали наши девчонки. Оказалось, что студент Портенко из моей группы вылупил глаза по девять копеек, остолбенел и побелел лицом, как бледная поганка. Когда к нему подступились и стали трясти, щипать и тереть уши, он вынырнул из глубин своего ужаса и возопил нечленораздельное.
Выяснилось в итоге, что на перерыве, будучи заядлым курякой, бедным студентом и редкой скаредой одновременно, Портенко выскочил на лестницу, заметил там роскошную фемину и попросил докурить окурок опять же какой-то офигительной сигареты. С наслаждением употребил дармовщину – и вот наблюдает щедрую даму в дезабилье, да еще и с диагнозом первичного сифилиса на устах. У красавицы и впрямь был маленький типовой твердый шанкр на губе, точнее – на красной кайме губы, неплохо замаскированный косметикой.
Некоторое время Портенко суматошно дезинфицировали всем, чем можно, и кабан-преподаватель в этом принял деятельнейшее участие. В том числе Портенко полоскал пасть спиртом, причем так рьяно, что неделю потом обожженная слизистая отваливалась у него лоскутами. Он страдал, а все потешались. Теперь уверен, что со стороны кабана имело место одновременно и успешное вколачивание в наши головы постулата – не тяни все что попало в рот, тем более в больнице.
С удивлением обнаруживаю, что не слышу стрельбы. Шумит огонь за дверью, потрескивает что-то, мелодично сыплются стекла (наверное, и на втором этаже полопались), но стрельбы нет. Вообще.
– Слышь, медицина, я оглох или пальбы нет? – доносится с пола.
– Я тоже не слышу, – отзывается Тимур.
– Молодой! Помоги достать отсюда… Да осторожнее, зараза! И давай за водой лезь!
– Готт – Копылу. Готт – Копылу…
Снизу доносится искаженный рацией голос. Узнаю Ремера.
– Уф! Обстановка? – спрашивает он.
– Сносная. Что снаружи? – уточняю я.
– Порядок. Вы где?
– В заднице. Жилуха горит.
– Понял. Будем думать.
– Понял. Ждем.
Каюсь, связал я Молчуну ноги и руки. «Лягушку» пристроил другому. От промедола раненый не отказался, но колоть мне не дал, ампулу прибрал себе в карман. Интересное кино.
– Я себе уже вколол. Было у нас с собой.
– Неплохо живете, однако.
Рация опять оживает.
– Копыл – Готту.
– Слушаю.
– Этот хитрый, не могу его понять вообще. Он по-русски говорит или на своем толкует?
Раненый, не отрываясь от рации, спрашивает:
– Твоего приятеля не понять. Он вроде по-русски говорил?
– Ну говорил. Но он вообще полиглот.
– Давай связывайся с ним.
Наверное, от испуга, но мне удается вызвать Ильяса сразу.
И он сразу отзывается, злым неприятным голосом:
– Еехахые ухахи! Э хохихаюх!
– Друг, что с тобой? Ты по-каковски говоришь?
– Хха-хухххи! Хухы хыхыххо! Хехеххнихе!
Убедительно говорит, знакомо так выходит. Я ж не буду толковать ребятам, что после очередной идиотской рекламы убогого пива «Блинское» (там, где болван на танцполе с размаху засаживает себе бутылку с «Блинским» в пасть и изображает, пия из нее, трубача-пионера) сразу же по городу прокатилась волна одинаковых травм – подражатели ес-с-сно засаживали спьяну себе бутылкой в зубы, и передние зубы ломались и вылетали. Вот именно как Ильяс они и говорили при осмотре. Ну и педиатрическая практика, конечно, тут в помощь, наслушался фефектов фикции от фефочек.
– Я тебе сочувствую. Все понял. Говоришь по-русски, выбило передние зубы. Эти оханные чудаки тебя не понимают. Я тебя понимаю.
Совершенно предсказуемо присутствующие хренеют. Так рождаются легенды.
Так, где моя тога Скромного, но Великого? Да за дверью, где ж еще.
– Я могу говорить?
– Аха! Ох!
– Сидим в сортире горящей квартиры. Сами не вылезем.
– Хехы?
– Мы с новеньким. Совершенно. Двое, как Вовка второго января.
– Хэ хеххеее?
– Кэп где-то наверху.
Дальнейшая тирада не поддается описанию, но я легко понимаю, что речь идет о том, что пожарной команды у Ильяса в кармане нет. И за пазухой тоже.
– В пределах видимости магазин. Машины опять же. Должны быть огнетушители, – говорит Ремер.
Перевожу ответ Ильяса, который не в восторге от предложенного и требует, чтобы Ремер спустился к нему на помощь, а не сидел там как горный орел. Ремер сообщает, что из-за горящей внизу квартиры вылезти на лестницу невозможно, и он сам отсиживается в квартире наверху. Не уверен, что ответную тираду надо переводить, но все же перевожу.
Капитан тут же отзывается:
– Не переживай так. Там в магазине справа стоял здоровенный огнетушитель на тележке с колесиками. Точно помню. Этот магазинчик поджигали пару раз, вот хозяин и разошелся. Я тебя прикрою туда и оттуда, – заявляет капитан с верхотуры.
Я опять сомневаюсь, стоит ли переводить ответ нашего снайпера. Но Ремер отвечает, что он на этот раз все понял, однако не вполне согласен со сказанным в запале и раздражении. Прикрывать он все же будет, чисто на всякий случай.
– Ххоохх! – раздается из моей рации.
– Ох, чертей тебе струганых в ботинки! – злобно рычит на неловко повернувшегося салобона раненый.
– Земеля наш морфа засек, – перевожу я.
– Я слышу, – отзывается из рации раненого Ремер. – Где морф, не вижу!
– Хайееху, ха хехе хеех!
– Скажи – наверху, по стене ползет!
Тут же доносится пальба – несколько одиночных, потом очередь.
– Хихех хахехху! – удовлетворенно заявляет снайпер.
– Пипец котенку! – уверенно перевожу.
– Это я понял, – отзывается раненый.
Чем дальше, тем больше. Мне это напоминает допрос умирающего албанца в старой, но прекрасной кинокомедии «Великолепный» с Бельмондо в главной роли. Тем более что мы все тут сидящие покашливаем все-таки.
Тимур ухитряется набрать воду из бачка в кепи. Луч фонарика показывает, что она бурая из-за взбаламученной ржавчины. Пытаюсь протестовать, но раненый с видимым наслаждением длинными глотками высасывает всю это бурду.
– Слышь, медицина, не переживай, железо в организме полезно.
– Ага, типа, штыка в заднице! – огрызаюсь в ответ.
– Не, медицина, штык в заднице – это передоз.
Рация опять оживает.
– Хиххеххай! Ыху! – выдает где-то рядом шляющийся снайпер.
