Танец с драконами

Когда она была маленькой, Визерис рассказал ей все сказки про драконов. Он любил о них рассказывать. Она знала, как пал Харренхолл, она знала о битве на Пламенном Поле и Танце Драконов. Один из её предков – Эйегон Третий – видел когда-то, как его собственную мать сожрал дракон, принадлежавший его дяде. И были еще бесчисленные песни, в которых деревни или целые королества жили в страхе перед каким-нибудь драконом, пока не появлялся храбрый рыцарь, способный убить дракона, и спасал их. В Астапоре её дракон огнем выжег глаза работорговцев. По пути в Юнкай, когда Даарио принес к её ногам головы Саллора Смелого и Прендаля на Гхезна, её дети полакомились ими. Драконы людей не боятся. И дракон, подросший, чтобы питаться овцами, может так же просто съесть и ребёнка.

Ее звали Хаззея, и ей было четыре года.

«Если ее отец не лгал. Но мог и солгать».

Никто, кроме него не видел дракона. Он принес в подтверждение своих слов обгорелые кости – но обгорелые кости ничего не доказывали. Он мог сам убить девочку и сжечь её труп. И был бы не первым отцом в Миэрине, который избавился от лишнего рта – так говорил Бритоголовый.

«Это могли сделать Дети Гарпии – подделать нападение дракона, чтобы город меня возненавидел».

Дени хотелось в это верить... но если это было так, почему отец Хаззеи ждал, пока зал для приемов опустеет, прежде чем обратиться к королеве? Если он хотел настроить против неё миэринцев, то рассказал бы о своей беде, когда зал был полон народа.

Бритоголовый упрашивал её казнить просителя.

– По крайней мере, вырвите ему язык. Ложь этого человека может погубить нас всех, ваше величество.

Вместо этого Дени предпочла заплатить отцу Хаззеи за жизнь его дочери. Никто не мог сказать ей, сколько стоит жизнь ребенка, так что она распорядилась выдать ему в сто раз больше, чем платила раньше за овец.

– Я вернула бы тебе Хаззею, если бы могла, – сказала она отцу, – но некоторые вещи не под силу даже королеве. Её кости упокоятся в Храме Милости, и в память о ней день и ночь будет гореть сотня свечей. Приходи ко мне каждый год в день её именин, и другие твои дети не будут ни в чем нуждаться... но ты не должен никому об этом рассказывать.

– Люди будут спрашивать, – сказал убитый горем отец. – Они будут спрашивать меня, куда делась Хаззея и как умерла.

– Её укусила змея, – сказал ему Резнак мо Резнак. – Её утащил голодный волк. Её забрала внезапная лихорадка. Говори им, что хочешь, но не упоминай драконов.

Когти Визериона скребли по камням, огромные цепи гремели, когда он пытался снова выбраться к ней из ямы. Когда ему это не удалось, он издал рык, запрокинул назад, насколько мог, голову и выдохнул золотое пламя на стену за собой.

«Как скоро его огонь станет таким жарким, что будет раскалывать камни и плавить железо?»

Когда-то – не так уж и давно – он мог сидеть у неё на плече, обвив руку хвостом. Когда-то она кормила его ломтиками жареного мяса с руки. Его заковали в цепи первым. Дейенерис сама привела его в яму и закрыла внутри с несколькими быками. Наевшись, он заснул, и на него спящего надели цепи.

С Рейегалем было сложнее. Возможно, он слышал, как буйствует в темнице его брат, несмотря на разделявшие их стены из кирпича и камня. В конце концов, на него пришлось набросить сеть из толстых железных цепей, пока он грелся на солнце у нее на террасе. Дракон сопротивлялся так яростно, бился и кусался, что его спуск по лестнице для слуг занял три дня. Во время этого спуска заживо сгорели шесть человек.

А Дрогон...

«Крылатая тень», – так назвал его отец девочки. Он был самым крупным из тройки, самым свирепым, самым диким, с чёрной как ночь чешуёй и глазами, точно огненные плошки.

Дрогон охотился далеко от дома, а когда возвращался – любил греться под солнцем на вершине Великой Пирамиды, где когда-то стояла миэринская гарпия. Трижды они пытались захватить его там, и трижды упустили. Сорок её самых храбрых людей рисковали своей жизнью, пытаясь его захватить, почти все получили ожоги, а четверо скончалось. Последний раз она видела Дрогона на закате в вечер третьей попытки. Чёрный дракон летел на север – через Скахазадан, к высоким травам Дотракийского моря. Он больше не вернулся.

«Мать драконов, – думала Дейенерис. – Мать чудовищ. Что я выпустила в мир? Я королева, но мой трон стоит на сожжённых костях и зыбучих песках».

Но как без драконов удержать Миэрин, а тем более отвоевать Вестерос?

«Я от крови дракона, – думала она. – Если они чудовища, то и я тоже».

Глава 12. Вонючка

Узник впился в крысу зубами, и та завизжала, дико извиваясь в его руках в неистовой попытке вырваться. Брюшко – самая нежная часть. Он вгрызся во вкусное мясо, тёплая кровь потекла по губам. От удовольствия на глаза навернулись слёзы. Пленник проглотил мясо, и в животе заурчало. После третьего укуса крыса перестала сопротивляться, и он почувствовал себя почти довольным.

За дверью темницы послышались голоса.

Прекратив от страха даже жевать, он замер на месте с набитым кровью, мясом и шерстью ртом, не смея ни проглотить это, ни выплюнуть. Окаменев, узник в ужасе прислушивался к шарканью сапог и звяканью железных ключей.

«Нет, – взмолился он, – нет, о боги, пожалуйста, не сейчас, только не сейчас. – Он так долго ловил эту крысу. – Если её найдут, то отнимут, донесут об этом, и лорд Рамси меня накажет».

Крысу, конечно, следовало бы спрятать, но голод был слишком силён: вот уже два, а то и три дня без крошки во рту. Здесь, в темноте под землёй, трудно сказать точно, сколько прошло времени. Его руки и ноги стали худыми как палки, а пустой живот, наоборот, раздулся, и так болел от голода, что было невозможно уснуть. Стоило закрыть глаза – и перед ним вставала леди Хорнвуд. После свадьбы лорд Рамси запер её в башне и уморил голодом. Перед смертью она дошла до того, что съела собственные пальцы.

Скрючившись в дальнем углу темницы, несчастный вцепился в свою добычу и вгрызся в неё остатками зубов, пытаясь проглотить как можно больше тёплой плоти, до того как откроется дверь. Из уголков рта стекали струйки крови. Мясо было жилистым, но таким сочным, что аж подташнивало. Он жевал и глотал, вытаскивая мелкие косточки из лунок в дёснах, оставшихся от выбитых зубов. Жевать было больно, но узник был так голоден, что не мог остановиться.

Звуки становились всё громче.

«Боги, пожалуйста, пусть это не за мной», – молил он, отрывая одну из лапок крысы. За ним давно никто не приходил. Есть и другие камеры, другие пленники. Их крики слышались иногда даже сквозь толстые каменные стены.

«Громче всех кричат женщины».

Он обсосал мясо с лапки и попытался выплюнуть косточку в сторону, но та, вывалившись изо рта, застряла в бороде.

«Уходите, – молил пленник, – идите себе дальше, не трогайте меня, пожалуйста, пожалуйста».

Но как раз в тот момент, когда шаги раздались совсем рядом, их звук вдруг смолк прямо за дверью и звякнули ключи. Крыса выпала у него из рук. Пленник вытер окровавленные пальцы о штаны.

– Нет, – пробормотал он, – не-е-ет. – Перебирая пятками по покрытому соломой полу, он попытался вжаться в угол, в промозглые каменные стены темницы.

Нет ничего ужаснее звука поворачивающегося в замке ключа. В глаза ударил свет, и узник пронзительно вскрикнул, невольно прикрывая лицо руками. Голова так раскалывалась от боли, что он выцарапал бы себе глаза, если бы только осмелился.

«Уберите свет, делайте что хотите, только в темноте, пожалуйста, ну