и выговориться захотелось.
Над столом повисло молчание, которое нарушил Старый:
– А девчонка эта, что забегала, Варька, так ты ее назвал, она кто? Для доктора – так молодая еще вроде. А на сестру не тянет.
– А, это приезжая, студенточка из Москвы. Там два курса меда закончила, а сюда к деду незадолго до Хрени приехала. Да так и осталась тут. Толковая девка, чем-то мне все время Олежека напоминает: тоже учиться любит. Ладно, пойдем посмотрим, как там ваши ребята поживают.
– А можно? – засомневался Крысолов. – Ну реанимация все же, режим.
Дмитрий хмыкнул:
– Ну и чего, реанимация? Даже до Хрени замечено было: там, где режим, скажем так, блюли, но не усердствовали, результаты лечения в плане гнойных осложнений были лучше, чем там, где на этот самый режим молились и за каждым микробом с ультрафиолетовым излучателем гонялись. И чем сильнее гонялись, чем больше мыли-драили, антисептиками поливали, тем злее флора была. Взять тот же МРСА – метициллин-резистентный стафилококк ауреус, золотистый стафилококк. Появился он отнюдь не в зачуханной сельской амбулатории, а в солиднейших клиниках Штатов, где, казалось бы, за режимом следят куда как истово, и сразу дал жуткую смертность, потому как никакие антибиотики пенициллинового ряда его не брали. Парадокс?
А никакого: естественная микрофлора человека в условиях, когда ее не «плющили» антибиотиком, не мутировала, мало того: любой мутант – это в общем-то неестественно. Не должен обычный стафилококк в обычной жизни «уметь» пенициллин разлагать, а каким-нибудь тетрациклином питаться – это для него так же чуждо, как, скажем, человеку – иметь третью руку на животе. Микроорганизм с таким умением вреден для всей популяции своих же сородичей-микробов в обычных условиях, потому что часть ценных ресурсов, необходимых для жизнедеятельности, будет тратить на выработку «ненужных» ферментов – не так уж часто в природе встретится высокая концентрация естественного пенициллина. А потому такого мутанта обычная же флора «задавит» и размножиться не даст. До тех пор, пока не появится вокруг вредная среда с высоким содержанием антибиотика.
Вот тогда шибко «умные», не умеющие пенициллин разрушить, вымрут, а в живых останется один «урод», который не «пахать», а «стрелять» учился. В наших больницах, в отличие от американских, режим не так чтобы сильно соблюдался, а потому и вспышек таких лютых, как у них, не было. Ну и мы соответственно ведем себя так же – моем, конечно, стерилизуем, но без фанатизма. Так что не бойтесь, пошли. – Он первым встал и, прихрамывая, вышел из ординаторской. Трое уцелевших бойцов команды потянулись за ним. Артем встал с кресла и с удивлением почувствовал загудевшие ноги – вроде и не сильно много прошел сегодня, на охоте куда как больше приходилось отмахивать, а уставал там он меньше. Поделившись этим наблюдением со Старым, он получил короткий ответ:
– Адреналин. – Видя, что Артем по-прежнему смотрит на него, Старый вздохнул: – Артем, тебе надо учиться. Ты хороший боец и товарищ, но… чем дальше, тем больше напоминаешь мне какого-нибудь Виннету, а опять вот… Понимаешь, есть вещи, которые обязан знать любой человек, вне зависимости, кто он по профессии, просто для того чтобы уметь общаться с разными людьми. Есть список книг, обязательных для прочтения любым человеком, и даже сейчас он необходим. Сейчас даже больше, чем прежде. Иначе уже твои дети будут поклоняться духам ветра и воды, а внуки – выть на луну. – Видя, что щеки у Артема вспыхнули, он примирительно положил руку ему на плечо: – Не обижайся, пожалуйста. Тем более что твоей вины в этом нет – ни в Хрени, ни в том уровне образования на селе, который устроили наши начальники до нее. И, скажу я тебе, масса людей, гораздо образованнее тебя, то есть так они сами про себя думали, богаче и старше тебя, тоже не ответили бы мне, кто такой Виннету, хотя стреляли они куда хуже, чем ты. А самое главное – это поправимо, учиться можно в любом возрасте. Мой отец рассказывал, что его отправляли учить семидесятилетних стариков грамоте – и люди под конец жизни выучивались читать и писать! А для них это было куда как труднее, чем для тебя.
Тем временем они догнали ушедших вперед Дмитрия и Крысолова.
– Это что же, – спрашивал Крысолов, – значит, когда мы всякими «Сейфгардами» и «Протексами» руки и детей мыли, мы тем самым микробов-«мутантов» «воспитывали»?
– Именно. На Западе, кстати, этот самый триклозан не только в мыло добавляли, но и в синтетические моющие средства, и даже в кухонные разделочные доски, пока не спохватились: чего это инвалиды и пожилые с ослабленной иммунной системой резко мереть стали, несмотря на то что у них такая крутая защита в виде триклозана? А здоровая чистая кожа, между прочим, и так убивает через полчаса девяносто процентов всех болезнетворных микробов. Ну ладно – тут перестали таким мылом мыться, и всех делов. А в больницах как? Все старые врачи с ностальгией вспоминали времена, когда самая крутая пневмония лечилась однократным введением ста тысяч единиц пенициллина. Уже когда я учился – меньше чем по миллиону четыре – шесть раз мы инфекцию не бороли. А потом и вовсе перестала она на пенициллин реагировать. Пришлось чего покруче выдумывать – микроб и к этому приспособился. Дальше: еще круче антибиотик – еще более устойчивые штаммы, еще более высокие цифры смертности, когда эта дрянь, суперустойчивая ко всему на свете, начинала «резвиться» в отделении интенсивной терапии.
Я сейчас вообще крамольную и жуткую вещь скажу: когда на нас вирус этот свалился, он нам отчасти и услугу оказал. Не будь его, так бы и шла эта «гонка вооружений», которую мы безнадежно проигрывали. Читал, перед самой Хренью, лет десять нам оставалось еще, по прогнозам, после этого большинство штаммов болезнетворных микроорганизмов стали бы устойчивы ко всему… Человечество просто не успело бы с такой скоростью нарабатывать новые антибиотики, с какой микробы к ним бы приспосабливались. И вместо Зомбопесца получило бы чумно-холерно-туберкулезно и-чего-то-там-еще песец. Смертность, возможно, была бы не ниже нынешней. В Смоленске по крайней мере из всего города пятеро после чумы осталось. Главное, фармацевтические фирмы не очень-то и заморачивались насчет разработки новых антибиотиков – человек потребляет его несколько дней, а потом либо выздоравливает, либо помирает. Куда как выгоднее какой-нибудь антидепрессант выпускать, который потребитель будет месяцами жрать, ну, на худой конец, от гипертонии лекарство или от сердца. Ну и плюс, сейчас нам в борьбе с внутрибольничной инфекцией вирус помогает. За исключением того самого случая с остеомиелитом, ну говорил я вам, руку рубанули они, помните? Так вот все остальное встречается редко. Но обнадеживает тот факт, что в последнее время случаи такие встречаться стали чуть чаще.
– Обнадеживает? – недоверчиво спросил Крысолов. – А какая тут, на хрен, надежда, если мы и зомбироваться будем, и от инфекции умирать?
– Как говорил товарищ Ломоносов: «…Если чего-то в одном месте убудет, в другом обязательно прибудет…» – достаточно корректно сформулированный закон сохранения массы и энергии, между прочим, а если серьезно: на мой взгляд, рано или поздно, но вирус станет гораздо менее опасным. Он ведь тоже, скорее всего, мутант – думаю, искусственно выведенный где-нибудь в лаборатории. И, как любой мутант, в естественной среде он проиграет естественному окружению. Уже сейчас бактерии научились сосуществовать с ним и потихоньку приспосабливаться. Мало-помалу они смогут выживать с ним, затем – жить. А потом загонят этот вирус в глухое подполье. Есть мнение, что половина нашей микрофлоры когда-то была жутко патогенной. А сейчас ничего, живет скромно так и ничем себя не проявляет, разве что в самых пиковых случаях, а так просто нормальный симбиотизм. Я думаю, что и с вирусом – как ты его, «шестерка» называешь? – будет то же.
– Так к этому природа и человек миллионы лет приспосабливались… – с сомнением сказал Крысолов.
– А за сколько лет те же микробы к антибиотикам приспособились, за пару десятков? – резонно спросил Дмитрий. – Или вон тот случай с радиотрофной плесенью – прямо в Чернобыльском реакторе вырос грибок, для питания использующий радиоактивное излучение. Где, в каких закромах природа его для такого случая держала? Или то озеро в США, на месте выработки старых шахт, в котором концентрация солей металлов настолько высока, что опустившиеся на его поверхность птицы сразу дохнут, и одновременно с этим, там размножилась какая-то слизь, преспокойно хавающая эти самые соли и перерабатывающая их в безвредные соединения. Перед Хренью появились земляные червяки, жрущие мышьяк, свинец и кадмий на свалках, и им было хоть бы хны. Помяни мое слово, то же будет и с «шестеркой». Тот же остеомиелитник – он помер в итоге. Но знаешь, когда зомбанулся? Только спустя двадцать минут! Я сам по монитору отслеживал – не было у него ни сердечной деятельности, ни дыхания, а он был, как ни странно, мертвый.
