Ей понравилось название фермы — Жаладис; от него веяло детской сказкой; оно казалось немного старомодным и добрым и как нельзя лучше подходило к тому, что Поль рассказывал о Мишеле, родившемся в Жаладисе, его жене Изабель и их дочери, обо всем их семействе. Крыши Жаладиса служили своего рода вехой на фоне безмерного горизонта, состоявшего из неба, плоскогорий, леса и лугов; отныне ей придется жить лицом к лицу с этим горизонтом; окружающий пейзаж свободно проникал в комнату Поля через три голых окна, не давая очухаться, всю ее занимал собою, лепил ее по своей великанской мерке. Одна, без Поля и Эрика, встречая перламутровую июльскую зарю, Анетта пыталась сопротивляться бушевавшему вокруг зеленому безумию, приглядывалась к нему и запоминала его очертания — хотя бы для того, чтобы не дать пожрать себя этим древним силам, чересчур — она чувствовала это — огромным для нее, тридцатисемилетней жительницы севера, исторгнутой маленьким городком, не слишком-то крепкой и явившейся сюда безоружной, без доспехов и защитного панциря.
Во второе воскресенье августа — это был праздничный день — на главной площади поселка она познакомилась с Мишелем и Изабель; они стояли под навесом аттракциона «Автородео», прячась от проливного дождя, обрушившегося на ярмарочные балаганчики с уже по-осеннему серого неба. Они немного поговорили все четверо: о погоде (еще лето, а холодно, как в ноябре), о них самих, то есть об Анетте с Эриком, который, нахлобучив на голову капюшон синей куртки, с интересом наблюдал за тремя здоровенными парнями в тире, с шутками и прибаутками соревновавшимися в стрельбе из карабинов. Анетта отвечала на вопросы, в которых особенно усердствовала Изабель: да, они потихоньку привыкают, да, дом очень хороший, да, июль выдался отличный, да, в Риоме можно купить все что угодно, а кое-что и в Конда… Она рада, что Эрик скоро пойдет учиться, в коллеже он заведет себе друзей, он ведь очень общительный. Надо будет пригласить вас в гости, сказала Изабель, давайте в субботу, нет, не в следующую, а через одну, двадцать пятого, как раз перед началом учебного года, благо добираться недалеко.
Большие светлые глаза Изабель чем-то напоминали Анетте синеокий взгляд ее матери. Ее голос с трудом пробивался сквозь шум и беспрестанное бибиканье носящихся по площадке автомобильчиков, но от всей ее фигуры, от ее рук, скрещенных на животе, к которому она прижимала коричневую холщовую сумку, от наброшенного на плечи лилового жилета, от ее белого сдобного лица исходили тихая доброта и безмятежность. Мишель практически не проронил ни слова — высокий, статный, с широкой грудью и массивными руками, он лишь молча кивал, взглядом одобряя все сказанное женой.
У себя на севере Анетта с матерью существовали под сенью королевских фамилий, что немного скрашивало им будни. Особенной их любовью пользовалась английская королевская семья. Бельгийцы с точки зрения географии располагались слишком близко; казалось, протяни руку — и дотронешься. Действительно, что такое какие-то там двадцать километров. К тому же Бельгия, несмотря на замок Мон- Нуар, меньше всего походила на королевство; жители их городка запросто мотались туда за дешевой выпивкой и сигаретами в блоках, а молодежь по воскресеньям собиралась компанией и ездила просто так, прошвырнуться. Они — Анетта в том числе, — сбившись стайкой, неторопливо прогуливались по улицам, заходили в магазины — просто поглазеть, сравнить свою жизнь с чужой жизнью, денег все равно ни у кого не было, из всех покупок они могли себе позволить разве что сумку из кожзаменителя или какой-нибудь брелок, поэтому, возвращаясь домой, они увозили назад все свои неудовлетворенные желания, набивались вместе с ними в тесную машину, которая вливалась в густой поток других машин, медленно ползущих с переполненных стоянок в этот вечерний час. После Дидье Анетта больше не была в Бельгии, ни в пограничном городке, ни в иных местах этой страны, в которой не было решительно ничего королевского.
Другое дело — Англия; не зря же она называется Соединенное Королевство. Но там они не бывали. Вот Эрик наверняка увидит и Букингемский дворец, и смену караула; он обязательно выучит английский, без этого сейчас никуда. Сама Анетта успела забыть даже то немногое, чему ее учили в школе, дни недели и прочее; в голове болтались какие-то разрозненные обрывки:
Дурные вести сыпались со всех сторон. Анетта чувствовала, как они грозной волной наваливаются на нее, страшные, непреодолимые, лишающие сил к сопротивлению; о них без конца бубнил телевизор, их, глотая слова, пересказывала дама из Фонда занятости, и еще одна, из отдела по проверке профессиональной компетентности, и даже молоденькая сотрудница собеса, сменившая мадам Флажель, с которой они были знакомы так давно, что перестали ее бояться; она-то их понимала, она много лет занималась семьей Дидье. В общем, надо было как-то защищаться. Как-то выкручиваться. С работой становилось все хуже; даже если открывалась вакансия, например консультанта в магазине, Анетту не брали, потому что она не умела делать того, что требовалось, не могла похвастать необходимым опытом, не говорила по-английски и к тому же не имела возможности каждый день мотаться в соседний город. А то, что она делать умела, никому было не нужно, да и что там такое она умела. Убирать квартиру, гладить белье, ухаживать за стариками. Она соглашалась и на такую работу, добросовестно ее выполняла и никогда не жаловалась, но, конечно, восторга не испытывала, хуже того, постоянно чувствовала себя униженной. У нее никогда не получалось наладить легкие отношения со своими работодателями — людьми, которым она помогала по хозяйству. От нее ждали непритязательной болтовни, а она молча купала стариков, молча готовила им протертые овощи, молча перестилала постели и собирала грязное белье. Она понимала, что больше ее не пригласят, предпочтут ей другую женщину, благо в претендентках недостатка не было, их, безработных, был легион, готовых чуть ли не драться за любое, даже самое невыгодное место; отдав по пятнадцать-двадцать лет окончательно захиревшему заводу или фабрике, они так и не приобрели профессии, ведь нельзя же считать профессией умение повторять один и тот же набор примитивных и однообразных действий. Анетта не любила попусту молоть языком, а наниматели принимали ее сдержанность за холодность и торопились навесить на нее ярлык копуши и рохли. Пытаться изображать общительность было бесполезно и противно — выходило фальшиво, и самой ей после этого делалось так гадко, словно ее стукнули по голове или высосали из нее всю кровь.
Чтобы непринужденно болтать с чужими людьми, надо обладать особым даром — она им не обладала. Теплота, внимательность, бесконечное терпение — все эти замечательные качества, которыми она была наделена в избытке, могли у нее проявляться только по отношению к действительно близким людям, а их были считаные единицы — мать, отец, двоюродная сестра, уехавшая с мужем в Канаду, одна-две школьные подруги, такие же замотанные жизнью, как она сама, но в первую очередь, разумеется, Дидье и Эрик, особенно Эрик — единственный сын, смысл ее существования и с некоторых пор — вместе с матерью — вся ее семья. Они не просто нуждались; они как будто все время жили на обдуваемом всеми ветрами юру, голые и замерзшие, держась из последних сил, чтобы не унесло очередным порывом.
Тогда-то они и придумали этот фокус. Сначала мать, а затем в игру включилась и Анетта. Они выбрали себе в «друзья» английскую королевскую фамилию, чтобы та своим сиянием озарила унылый горизонт их житья-бытья. Они приняли их всем скопом — от старинных членов семейства, облеченных самыми громкими титулами, до юных невест, только-только включенных в высокий круг: супруги и детишки, мальчики и девочки, все эти Сары, Дианы, Беатрисы, Евгении, Уильямы и Гарри — все, на кого падал отсвет миропомазания, оказались достойны попасть в число любимцев и занять свое достойное место. Анетта с матерью предпочитали не замечать размолвок, раздоров, разводов и прочих неприятностей, способных разрушить возведенный ими волшебный замок мечты. Они категорически не соглашались признавать, что и принцессы страдают и плачут, получают синяк под глазом, ходят нечесаные или гибнут в ужасной автокатастрофе в компании с любовником. Нельзя им так опускаться! Мать с дочерью оставались равнодушными к скандальным подробностям подобных жалких историй; их привлекали лоск старины, роскошные шляпы, сигарообразные автомобили, твидовые костюмы, шотландские морозы, благородная позолота, скачки в Эпсоме — то есть все то, что свидетельствовало о подлинном блеске и отделяло
