Нормандию и, наконец, в Савойю, где мне пришлось участвовать в боях на плоскогорье Глиер. В апреле этого года меня откомандировали сюда. Здесь надо было помочь формировать батальоны Ф.Т.П… Мне поручили сектор.
— У нас тут пошли разговоры о Марсо, — говорит Роз, — но я не была уверена, что это и есть тот самый Марсо, которого я знала в Бордо… А я все время оставалась в Дордони. Сначала пришлось налаживать связи с первыми отрядами маки, которые создавались в департаменте, а потом, когда отрядов стало много и одной мне трудно было справиться, меня перевели исключительно на партийную работу. А теперь…
— Знаю. На тебе лежит задача поддерживать связь между департаментским комитетом партии и всеми партийными организациями сектора. По военной линии ты будешь связана с товарищем Пайреном, тем, который так «гостеприимно» тебя встретил… ну и, конечно, со мной.
— Как прежде…
— Кстати, какие у тебя вести из Бордо?
— Я все время переписываюсь с матерью Бернара. Ты ведь знаешь, что я жила у нее после его казни? Так трудно было поверить, что Бернар действительно расстрелян…
— А… твой отец?
— Знаю только, что его отправили в Германию, одновременно с Сюзанной и супругами Кадье.
— А докер Леру?
— Исчез бесследно. Надо, заменивший меня по руководству сектором, и Мерлэн, тот, что ведал кадрами, были арестованы и расстреляны в начале года.
— Откуда у тебя эти сведения?
— От Жерара. Помнишь юного студента, который был связным у Бернара? Он теперь в Дордони и как будто бы даже у тебя в батальоне.
— Да, он у меня; здесь его зовут Арамисом. Мы только что говорили о его группе — она блестяще провела засаду. Я все собирался побеседовать с Жераром, да было как-то некогда. А где та девушка, что работала с тобой?
— Сестра Жерара, Соланж? Она еще в Бордо. У нее все идет хорошо. Знаю также, что мамаша Бутэ в добром здравии. Наша прежняя явка — помнишь, домик, купленный моим отцом? — еще цела. А вот, что сталось с нашим знаменитым Тото или с Полеттой — это та, которой мы поручили работу среди женщин, — никто ничего сказать не может.
— Металлист Тото, отвечавший у нас за работу на предприятиях, работает теперь в парижском комитете, — говорит Марсо. — Об этом мне известно через третье лицо. Знаю, что у него все в порядке. А Полетту я встретил случайно в Нормандии, и она меня узнала. Я не имел возможности расспросить ее подробно, и мы обменялись лишь несколькими словами. Между прочим, по некоторым признакам я мог заключить, что она работает в масштабе департамента, очевидно, руководит женским движением. Хорошо одета, слегка подкрашена и уверенно держится. Ты бы ее прямо не узнала.
— Да, чуть не забыла тебе сказать, в Палиссаке я встретила Бертона.
— Какого Бертона?
— Долговязого учителя в очках; он преподавал вместе со мной в школе в конце 1941 года.
— Это тот, что за тобой ухаживал?
— Тот самый, — отвечает Роз, слегка краснея. — Мне сказали, что он теперь участвует в движении Сопротивления. Я не могу этому поверить.
— Видишь ли, в движении Сопротивления есть самые различные люди. И пришли они туда не одинаковым путем.
— Да, и по разным соображениям.
— А твой директор школы? Как его звали?
— Господин Ришар. Чудесный человек. Жена уговорила его примкнуть к Национальному фронту[13]. Как-то я была в Бордо и зашла их проведать. Приняли меня, как родную дочь. Их сын — в Лондоне, уехал туда с начала войны и до сих пор не подает о себе вестей. Но самая удивительная перемена произошла с другим моим коллегой по школе, Ламбером. Госпожа Ришар говорит, что он разрешил устроить у себя в доме подпольную типографию.
— Ну, вот мы как будто вспомнили всю нашу семью. Кого еще забыли?
— Ролана Дюпрэ. Нашего первого франтирера из Ланд, заменившего Бернара на военной работе…
— И нашего теперешнего Ролана, — говорит Марсо. — Я его очень ценю, но он доставляет мне немало хлопот. И как это вы до сих пор не сумели приучить его к дисциплине? Действительно, Ролан совершал чудеса храбрости; люди готовы за ним хоть в огонь и в воду. Но до чего же он упрям! Он признал, что допустил ошибку, когда увел свой отряд в другой департамент и пропадал там целый месяц, даже не потрудившись известить об этом департаментский штаб. Но он по-прежнему противится созданию регулярных батальонов. По его мнению, для боевых действий вполне достаточно отдельных групп и отрядов, и их не к чему объединять в более крупные единицы, такие, как роты и батальоны. Это было правильно, когда наши отряды можно было пересчитать по пальцам, когда у нас имелось каких-нибудь двести человек на весь департамент. А теперь у нас восемь тысяч бойцов. Раньше мы могли действовать одновременно только в двух-трех местах, а теперь в состоянии проводить операции сразу в пятидесяти или даже ста пунктах департамента. Речь ведь идет не о том, чтобы отказываться от нашей испытанной партизанской тактики, а о необходимости оформить организационно действующие силы. А Ролан и слышать не хочет о какой бы то ни было реорганизации.
— Он считает, что прежде всего надо действовать, а организация придет потом, сама собой.
— Конечно, важнее всего действовать, но все же каждая фаза борьбы требует соответствующих форм организации. Вначале нужно было, чтобы появились герои. Пусть они действовали в одиночку, но важно было то, что их выступление послужило сигналом и подняло на борьбу новых людей. Затем возникли боевые группы. Пусть их было сперва пять, десять, двадцать или больше — дело не в количестве. Важно было не тормозить, а развивать инициативу снизу. Впоследствии опыт подтвердил правильность наших взглядов на способы ведения войны. Этот опыт доказал нежизненность крупных, оседлых партизанских отрядов, обреченных на бездействие и служащих прекрасной мишенью для ударов превосходящих сил врага. И, наоборот, он подтвердил правильность нашей системы подвижных групп и отрядов, разбросанных по всей территории, наносящих врагу непрерывные и неожиданные удары и отходящих после выполнения заданий.
— Эту тактику как раз и защищает Ролан.
— Да, но он не понимает, что рост числа наших основных частей выдвигает новую проблему — проблему организации, вчера еще не существовавшую. Это вовсе не наша выдумка. Воинская часть требует определенного построения и строгой подчиненности сверху донизу. Иначе ею невозможно управлять. Ролан может командовать тремя или четырьмя сотнями людей, организованными в отряды и группы и объединенными в один батальон, но нельзя всерьез говорить о руководстве этими же самыми людьми, если они не организованы.
— Он чудесный парень, ты сам знаешь!
— Знаю, но со всей этой неорганизованностью пора кончать. Более того, теперь нам надо еще координировать действия регулярных партизанских частей с действиями подпольных групп Сопротивления — так называемых «статичных групп», как здесь выражаются. То есть нам нужно крепче связать тех, кто сражается в маки, с теми, кто оказывает сопротивление в городах и селах; организовать их. Короче говоря, мы должны превратить нерегулярные части в подлинную всенародную армию. Это не только военная, но и политическая проблема, это задача партии.
— А в чем заключается реорганизация партизанских частей?
— В теории все это очень просто. Ф.Т.П. делятся на батальоны, а их первичное подразделение называется группой. В группу входят восемь-десять человек; три группы составляют отряд, три отряда — роту, три роты — батальон. На каждой ступени командование представляет собой треугольник, именуемый штабом. Штаб состоит из комиссара по оперативной части, осуществляющего военное командование; комиссара по кадрам, который следит за поддержанием дисциплины и боевого духа людей, и комиссара по материальному обеспечению, ведающего хозяйственными вопросами. Однако на практике мы еще далеки от
