Конечно, он никогда не признался бы в этом и, когда раз в неделю говорил с матерью по телефону, храбрился и отвечал на ее вопросы коротко и отрывисто. Но в эти первые месяцы слезы стояли за его веками постоянно, иногда без всякого предупреждения заливая глаза. Очень скоро Эмит понял, что благосостояние его родителей было ничтожно смешным по сравнению с семьями некоторых учеников и что его собственная судьба в Лэнгфорде зависит целиком от его усилий. И он совершил геройский поступок — перешагнул через свою стеснительность и самомнение и влился в общий поток, стал «своим парнем»: занимался спортом и преуспел в этом, говорил хриплым голосом, называя одноклассников по фамилиям, как было принято, носил вельветовые брюки цвета хаки вместо джинсов. Он научился жить без отца и матери, без поддержки родственников, во всем полагаясь только на себя, он отряхнул с себя заботу старших, в то время как сам был еще ребенком, и научился радоваться этой свободе, а не тяготиться ею. Но родителей своих так и не простил.
Каждый год в День благодарения он и еще несколько таких же неприкаянных учеников — дети дипломатов и журналистов из Сантьяго, Тегерана и других отдаленных мест планеты, родители которых колесили по миру под стать родителям Эмита, — собирались в доме Пэм на традиционный обед с индейкой, которую готовила ее мать. В семействе Борден было четверо детей — трое сыновей и Пэм. Все они учились в колледжах в разных частях Соединенных Штатов, но на День благодарения всегда приезжали домой. Для Эмита этот праздник был самым важным событием года. Он был влюблен в Пэм, впрочем как все остальные без исключения мальчики. Пэм была единственной девочкой в своей семье, единственной девочкой на территории школы и, как иногда казалось Эмиту, единственной девочкой во всей вселенной. Каждый из мальчиков молился, чтобы за столом его посадили рядом с ней, а когда праздник кончался и ученики возвращались в привычную рутину школьной жизни, на долгое время она оставалась темой их ночных разговоров и средоточием сексуальных фантазий. Они гадали, что за жизнь она ведет в своей закрытой школе Нортфилд-Маунт-Хернон, спорили, какого размера у нее грудь и каковы на ощупь ее легкие, прямые русые волосы, обычно собранные на затылке в конский хвостик. Они умирали от желания увидеть комнату, где она спала во время визитов домой, и всегда замечали, что она ест и какое мясо в этот раз предпочтет — темное или светлое. Один год она вообще отказалась от индейки, и это вызвало среди мальчиков настоящее брожение умов.
Не было сомнений в том, что Пэм знала об их восторженном поклонении и принимала его как должное. Она была из той редкой породы девочек-подростков, которые осознают свою власть над противоположным полом, но отказываются ею пользоваться по причине полного отсутствия собственного интереса. Пэм не испытывала дискомфорта, общаясь с мужчинами, — в конце концов, она выросла в чисто мужской среде. Бордены были людьми искренними и прямыми, их двери всегда были открыты одиноким детям, брошенным родителями в стенах их школы. Поэтому и сыновей своих, и дочь они воспитали в убеждении: кого бы судьба ни занесла к тебе за праздничный стол, прими всех гостей с одинаковым радушием. И Пэм всегда живо и непринужденно беседовала с Эмитом и с его друзьями, расспрашивала их об учебе с таким видом, как будто ей было не пятнадцать лет, а все пятьдесят. А потом выкидывала их из головы до следующего торжества. После обеда директор Борден обычно вел мальчиков на улицу играть в мини-футбол, или же они оставались в гостиной с миссис Борден, которая преподавала в школе французский язык, и играли в шарады и литературную чепуху.
По окончании школы Эмита приняли в Колумбийский университет. Больше из его класса туда никто не поступил, но однажды директор Борден остановил его во дворе и сказал, что Пэм тоже решила подать документы в университет Колумбия. «Пригляди там за ней, хорошо?» — попросил директор. Эмит обещал оказать Пэм всяческое содействие, но вышло так, что Пэм первая позвонила ему. Нью-Йорк был для нее такими же джунглями, как и для Эмита, но она немедленно взяла над ним шефство. Внезапно, потому что она так решила, они стали лучшими друзьями. Два раза в неделю они ходили вместе ужинать после занятий по истории религии: то в итальянский ресторан «Кафе Пертутти», где объедались спагетти с морепродуктами, их любимым блюдом, то в кафе «Ля Розита» выпить кофе глясе с пирожными. А потом шли в библиотеку заниматься, читали Милтона и Маркса, сидя друг напротив друга в потертых кожаных креслах. Ему нравились в ней необычные привычки, которых он не замечал у других девушек: например, что она никогда не клала книги в рюкзак, а носила их прижатыми к груди. Или что она одевалась не по погоде, даже посреди зимы ходила в потертой замшевой куртке с бахромой, замотанная шарфом, в то время как другие студенты давно уже кутались в пуховики. А то, что две последние буквы ее имени были двумя начальными буквами его имени, казалось ему мистическим знаком, посланным свыше, означавшим, что они связаны друг с другом незримыми узами.
Поначалу Эмит надеялся, что она тоже немного влюблена в него, хоть немного, но вскоре понял, что ошибается: для Пэм он был всего лишь другом, хотя в ее жизни мужчины сменялись с достаточной регулярностью. Ей нравилось его общество, но она скорее смотрела на него как на брата — любящего, верного, готового прийти на помощь в любую минуту, но не смотрящего на нее как на объект вожделения. Такую роль она отвела Эмиту и в колледже. По ее просьбе он наводил справки о парнях, которые ей нравились, иногда даже знакомил их. В ответ она готова была оказывать ему те же услуги. Однажды, узнав, что он неровно дышит к девушке по имени Эллен Крэддок, Пэм специально подружилась с ней, чтобы иметь возможность как бы случайно пригласить их обоих к себе на чашку кофе.
Только один раз Эмит набрался достаточно смелости, чтобы наглядно выразить Пэм свое отношение. Это случилось на втором курсе. На очередной вечеринке он хорошенько напился, а потом, разгоряченный алкоголем, обнял Пэм, поцеловал ее в губы и положил руку ей на грудь, прямо на тонкий зеленый свитер, в который она была одета. Пэм не отстранилась, не обругала его и не рассмеялась — даже не удивилась, как будто знала, что рано или поздно это должно было случиться. Она спокойно ответила на его поцелуй, а потом, мягко усмехнувшись, сказала: «Ну, теперь ты знаешь, какая я на ощупь», — и в этот момент Эмит отчетливо осознал, что она никогда не станет его девушкой, что в этом смысле он ей не пара. Она немного побаловала его своим вниманием, ненадолго впустила в свою жизнь, как когда-то ее семья приглашала его на обед в День благодарения. Но потом двери перед ним вновь закрывались.
Несмотря на то что Пэм и сейчас жила в Нью-Йорке и продавала иностранные права в литературном агентстве, они редко встречались, чаще всего невзначай: на улице, или в подземке, или посреди толпы, снующей на Манхэттене. Впрочем, его адрес был в ее рассылке, и поэтому он регулярно получал от нее открытки на Рождество и Пасху и даже поздравления с днем рождения — Пэм была из тех людей, что помнят и чтят даты и события. Когда она узнала, что Эмит и Меган собираются пожениться, она послала им в подарок подсвечники от «Тиффани», а когда родились дочки — дорогие детские платьица и кашемировые одеяльца. Но сама она никогда не звонила и не писала и даже на свадьбу пригласила его не лично, а прислав по почте письмо. И так же, как много лет назад, Эмит был втайне взволнован и горд, что семейство Борден его помнит, и, так же как и много лет назад, бросил все дела, чтобы примчаться и исполнить его волю.
Гости толпились вокруг раскидистого дерева, под которым был устроен бар — составленные друг с другом столы, покрытые белыми скатертями. Официанты в смокингах предлагали коктейли. На лужайке рядами стояли складные парусиновые кресла, обращенные в сторону сверкающих вдали гор обманчиво нежного молочно-голубого цвета. Солнце уже совершило свой небесный круг и начинало садиться на их вершины. Эмит вспомнил, что церемония окончания школы проходила в этом же месте, только тогда он выглядел иначе, моложе и стройнее, и волосы еще почти не были тронуты сединой. Кстати, именно Пэм в колледже запретила ему красить волосы, объяснив, что такая изумительно необычная деталь его наружности наверняка в будущем привлечет к нему массу женщин.
Седина в сочетании с красивым молодым лицом выглядит ужасно экзотично, сказала она, а все экзотичное привлекает, понял, глупыш? Он тогда не поверил ей, но она оказалась права: практически все его любовницы на каком-то этапе отношений признавались, что считали его седину неотразимо сексуальной.
— Встань с другой стороны, — прошептала Меган, когда они приблизились к толпе.
Он перешел на левую сторону и, взяв жену под руку зашагал с ней в ногу. Так, стоя бок о бок, они заняли очередь за напитками. На столах стоял обычный ассортимент разнокалиберных бутылок, а в двух огромных чашах был разлит пунш.
— С алкоголем или без? — спросил элегантный официант.
