На новой земле

Я въехал в город и свернул на дорогу, с которой была видна серая лента океана. Я указал на нее Рупе и Пью, но они ничего не ответили.

— Ну что же, мы можем или заехать на «драйв-ин», — сказал я, — или пойти внутрь. Как вам больше нравится?

— А как лучше? — спросила Рупа.

— В «драйв-ин» я возьму себе кофе, не выходя из машины, и выпью по пути домой. А можем просто зайти в кафе и посидеть там.

Рупа проголосовала за «драйв-ин», Пью — за то, чтобы зайти в кафе.

— Ну ладно, тогда сделаем так, — предложил я, — сначала давайте зайдем в кафе, а по дороге назад заедем в «драйв-ин». Идет?

Похоже, девочкам понравилось, что они смогут побывать и там и там, и они вылезли из машины и, взявшись за руки, пошли через парковку к стеклянным дверям. «Данкин Донатс» был частью торгового центра, построенного вокруг небольшой площади, служащей парковкой. Здесь был винный магазин, небольшая гостиница и еще один магазинчик, где продавали игрушки и пиротехнику. Парковка была забита машинами, видимо, предпраздничная суета уже охватила Америку. Однако в кафе было совсем пусто, лишь играла рождественская музыка, непривычная для ушей Рупы и Пью. Я заказал себе кофе и спросил девочек, что им купить. Обе встали на цыпочки, у Рупы от напряжения даже открылся рот, а язык чуть-чуть свесился набок, как у собаки. Все равно им снизу витрина была не видна, и я предложил взять Пью на руки. Когда я сказал это, она просто подняла руки кверху, чтобы мне удобнее было поднять ее, не отрывая взгляда от заветных пончиков. Она оказалась тяжелее, чем я думал, и я посадил ее на прилавок.

— А тебе какой д-о-н-а-т-с больше нравится, КД?

— «Бостонские сливки».

— Тогда я тоже такой буду.

— И я, и я, — страстно зашептала Рупа.

— Тогда дайте нам три, — сказал я девушке за прилавком.

Мы устроились за столиком у окна, я — с одной стороны стола, мои сводные сестры — с другой. Они с энтузиазмом принялись за пончики, не останавливаясь, пока не съели все до крошки. В то же время они беспрерывно болтали с набитыми ртами, обмениваясь впечатлениями, которых мне было не понять, хихикали, вертелись и подталкивали друг друга локтями. Я тоже съел свой донатс, удивляясь, насколько их рты меньше моего, насколько дольше им пришлось жевать вязкое тесто. Я смотрел на этих двух индийских девочек и думал о том, что, с одной стороны, у меня с ними нет ничего общего, но с другой — мы с ними очень похожи. Дело даже не в моем отце и не в его женитьбе на их матери. Просто они тоже не по собственной воле приехали в США в сознательном возрасте, когда невозможно не испытать шок от полной перемены образа жизни. Может быть, они не так ясно запомнят это время, как я запомнил те два ужасных месяца, что мы провели в вашем доме, но тем не менее они не забудут его. Это — во-первых. Во-вторых, они, как и я, потеряли одного из родителей и теперь вынуждены мириться с заменой, которая им, возможно, не нравится. Мне стало интересно, помнят ли они своего покойного отца, ведь, когда он умер, Пью, должно быть, было лишь около пяти лет. Даже я стал забывать маму, тысячи дней, проведенных вместе, постепенно сузились до дюжины оставшихся в памяти привычных картинок. И мне повезло больше, все-таки мама пробыла со мной почти до восемнадцати лет. Это знание смерти, пережитое сильное горе явно присутствовало в обеих сестрах, просто сложно выразить словами, в чем именно. Что-то в настороженной манере держаться? Или в молчании, в их странно-заторможенных реакциях? Они были отмечены той же печатью, что и я, хоть и не разучились смеяться.

— Ну что, понравилось? — спросил я.

Они с энтузиазмом закивали головами, а Пью вдруг сказала:

— Еще один зуб шатается. — Она открыла рот и подвигала языком крошечный нижний зуб, измазанный шоколадом.

Кофе был слишком горяч, поэтому я снял крышку с бумажного стакана и поставил его на стол остудиться. Пью смотрела в окно на снующие по парковке машины. Рупа не сводила глаз с выставленных на витрине пончиков, взгляд ее блуждал по огромным термосам с кофе прозрачным емкостям, в которых бурлил охлажденный пунш.

— Может быть, еще по одному?

Она отрицательно покачала головой, смущенно отводя взгляд. Рупа была более сдержанна в проявлении эмоций, чем ее младшая сестра.

— Я бы хотела купить один для ма.

— Да, купи вон тот, с цветными шариками наверху, — закричала Пью, вставая на колени на стуле и показывая пальцем на витрину.

— А мне нравится другой, который как будто снегом покрыт.

— Вот, возьмите доллар, — сказал я, вытягивая бумажник из заднего кармана и доставая купюру. — Купите два, или сколько вам надо.

— Нам нельзя трогать деньги, — сказала Рупа.

— Да ладно тебе! Даже если ты потеряешь этот доллар по пути к кассе — ну и фиг с ним.

— Фиг с ним? — Брови Рупы недоуменно сдвинулись.

— Ну, то есть я хотел сказать — это не важно.

Девочки вылезли из-за стола и промаршировали к прилавку, держа купюру за углы, как будто несли знамя на параде. Я сидел спиной к прилавку, но повернулся, чтобы не пропустить такое зрелище. Я увидел, как Рупа молча махнула рукой один раз, потом еще раз, а затем они с сестрой бережно положили банкноту на прилавок. Девушка-продавец завернула верх бумажного пакета и немного поколебалась, не зная, кому из девочек отдать его. В результате она так и оставила пакет на прилавке, и его забрала Рупа.

— А почему ты ничего не сказала? — спросил я, когда раскрасневшиеся от пережитого приключения сестры вернулись к столу.

Рупа протянула мне сдачу и взглянула исподлобья.

— А разве я что-то сделала не так?

— Ну, ты могла бы сказать продавщице, какие именно донатсы ты хочешь купить, а не просто тыкать в них пальцем. Это, знаешь ли, не очень прилично. И ты могла бы поблагодарить ее. А для начала не мешало бы и поздороваться.

Рупа покраснела и опустила глаза.

— Извини.

— Да ладно, не извиняйся. Я просто что хочу сказать — не надо стесняться, старайтесь как можно больше разговаривать по-английски. Ведь чем больше вы будете говорить на этом языке, тем быстрее привыкнете, верно? Вы и сейчас хорошо говорите по-английски.

— Не так, как ты, — сказала Рупа. — Надо мной будут смеяться в школе.

— Я боюсь идти в школу, — сказала вдруг Пью тоненьким голосом и закрыла глаза ладонями.

По правде говоря, у меня не было ни малейшего желания возиться с этими девчонками, но тут я действительно их немного пожалел.

— Слушайте, — сказал я, — я ведь знаю, каково вам сейчас. Ну, допустим, кто-то и посмеется в первые дни, ну и что? Наплевать! Надо мной тоже смеялись. А я приехал сюда, когда мне было уже шестнадцать, всю жизнь пришлось перестраивать из-за этого. Правда, я здесь родился, но все равно, когда я вернулся сюда, я уже ничего не помнил из прежней жизни.

— Это было, когда умерла твоя мама? — спросила Пью. Она произнесла эту фразу с благоговейной грустью, как будто знала маму, а может быть, любая смерть вызывала у нее такие чувства, не знаю.

Я кивнул.

— А какая она была?

— Она была… Она была моей мамой, что еще сказать?

Вопрос застал меня врасплох. Внезапно я почувствовал, что эти девочки, с которыми я и знаком-то толком не был, видят меня насквозь и понимают лучше, чем многие из моих друзей по колледжу. Да, четыре года назад я мог бы сидеть в этом кафе с мамой после одной из наших пляжных прогулок. Она бы куталась в платок, прихлебывала маленькими глотками чай и жаловалась, что он совершенно безвкусный.

— У тебя есть ее фотография? — спросила Рупа. На секунду ее глаза встретились с моими.