Секретаршу зовут миссис Джонс, и она часто приносит из дома банановое печенье, которое печет сама, и раскладывает его на тарелке рядом с кофе-автоматом. Муж миссис Джонс, пока был жив, преподавал на кафедре английского языка. Ашок полагает, что миссис Джонс ровесница его матери. При этом мать Ашока пришла бы в ужас от образа жизни, который ведет миссис Джонс: она живет одна, каждый день ездит на работу на машине по грязи и снежным заносам и видит своих детей и внуков не чаще двух- трех раз в год.
Ашок счастлив, такая работа — предел его мечтаний. Ему всегда хотелось преподавать в университете, а не служить в какой-нибудь огромной корпорации. И он никак не может унять приятную дрожь в руках, когда поднимается на кафедру и оглядывает аудиторию, полную американских студентов. А когда миссис Джонс говорит ему: «Профессор Гангули, ваша жена на линии», — он просто тает от счастья! «Профессор» — это слово для него слаще меда, лучше самой прекрасной песни. Из окна его кабинета, расположенного на четвертом этаже, ему виден квадратный двор, окруженный кирпичными зданиями винно-красного цвета, и в хорошие дни он выходит на улицу и обедает прямо на скамейке, слушая стройный бой колоколов, раздающийся с часовой башни кампуса. По пятницам после окончания лекций Ашок идет в библиотеку читать иностранные газеты. Он читает про то, как американские самолеты бомбят вьетконговские продовольственные склады, и про то, что на улицах Калькутты убивают наксалитов[7], что Индия и Пакистан готовятся к войне. Иногда он поднимается на самый верхний этаж библиотеки, под залитый светом стеклянный купол, в книжное хранилище. Он идет вдоль полок, и каждый раз его непреодолимо влечет к его любимым русским авторам, и он снова и снова чувствует радость и гордость, глядя на имя своего сына, отпечатанное золотыми буквами на красных, синих, зеленых переплетах.
Но для Ашимы переезд в пригород оказался весьма болезненным, он дался ей даже тяжелее, чем эмиграция из Калькутты в Америку. Она хотела, чтобы Ашок принял предложение работать в Северо- Восточной энергетической компании — тогда они смогли бы остаться в городе. А в этом захолустье на улицах нет ни тротуаров, ни освещения, общественный транспорт вообще не ходит. Магазины расположены так далеко, что пешком до них не добраться. А она не хочет учиться водить их новенькую «тойоту-короллу», хотя здесь без нее не обойтись. Хотя Ашима не беременна, от тоски она иногда смешивает в миске хрустящий рис с луком и арахисом, это помогает ей хоть как-то бороться с ностальгией. Ей приходит в голову, что быть иностранцем — состояние сродни затянувшейся беременности, состояние постоянного ожидания, неуверенности и беспокойства, постоянной легкой тошноты. Это ноша, которую не скинуть, которая не позволяет расслабиться, пародия на каждодневную жизнь, бесконечное ожидание, когда же наконец наступит счастье? И еще Ашиме кажется, что посторонние относятся к чужакам и беременным женщинам примерно одинаково — со смешанным чувством опасения, жалости и уважения.
Ашима не выходит далеко за пределы квартиры — только до университета, где работает муж, и до исторического центра города, расположенного прямо за стеной кампуса. По дороге она крепко держит Гоголя за руку, но на территории кампуса отпускает его побегать. В дождливые дни они часто смотрят телевизор в студенческом крыле. Каждую неделю Ашима жарит самсу — тридцать пирожков с овощами — и несет их в университетскую столовую. Здесь их продают по двадцать пять центов за штуку, вместе с лимонным пирогом миссис Этцольд и пахлавой миссис Кассолис. По пятницам она водит Гоголя в публичную библиотеку на детский час, а когда Гоголю исполняется четыре года, отдает его в детский сад при университете. Теперь три раза в неделю Гоголь посещает занятия в детском саду — он рисует, учит буквы английского алфавита, играет с детьми, а Ашима, опять оставшись одна, не находит себе места. Ей не хватает маленьких ручонок, крепко вцепляющихся в край ее сари во время прогулок. Ей не хватает его тонкого, по-детски хрипловатого, иногда капризного голоса, говорящего ей, что он голоден, или хочет пить, или устал, или что ему надо на горшок. Она совершенно не может оставаться одна — поэтому, вместо того чтобы ждать Гоголя дома, Ашима идет в читальный зал университетской библиотеки, садится в потертое кожаное кресло и пишет письма матери, или листает журналы, или вытаскивает один из зачитанных до дыр бенгальских романов, привезенных с родины. Читальный зал просторный, всегда оживленный, залитый светом, на полу расстелен ковер томатно-красного цвета, и люди в зале сидят не рядами, а вокруг одного огромного круглого стола из полированного дерева, в центре которого установлена кадка с цветущей форзицией. Когда Ашима особенно сильно тоскует по Гоголю, она идет в детскую комнату библиотеки и смотрит на его фотографию, прикрепленную кнопкой к доске объявлений. Гоголь сфотографирован в профиль, он сидит на подушке, скрестив ноги и открыв рот, и слушает сказку «Кот в шляпе», которую читает детям библиотекарь миссис Айкен.
После двух лет жизни в душноватой и тесной квартире, которую им оплачивал университет, Ашок и Ашима скопили денег на собственное жилье. По вечерам после ужина они садятся в машину, пристегивают Гоголя к заднему сиденью и едут осматривать выставленные на продажу дома. Речь, конечно, не идет об историческом центре города, где живет декан факультета. В этот величественный особняк восемнадцатого века преподавателей приглашают раз в год на «чай», который устраивает жена декана в честь Дня подарков[8]. Гангули осматривают дома попроще, с вытоптанными лужайками, где разбросаны яркие игрушки и бейсбольные биты. Все эти дома принадлежат американцам. Хозяева не разуваются, входя в помещение, ставят лотки для кошек прямо на кухне, их собаки лают и прыгают, услышав звонок у калитки. Гангули узнают доселе неизвестные им названия архитектурных приемов и стилей — капюшон, солонка, избушка на курьих ножках, барак. В конце концов они останавливаются на только что построенном двухэтажном доме в колониальном стиле с участком в четверть акра — первым в их жизни кусочком американской земли. Гоголь сопровождает родителей в банк, терпеливо ждет, пока они подписывают бесчисленные бумаги. И вот ипотека оформлена, переезд назначен на весну. Ашоку и Ашиме не верится, что за время жизни в Америке они умудрились накопить столько вещей — ведь изначально все их имущество помещалось в один чемодан! Они растерянно оглядывают множество бесполезных предметов, загромождающих их квартиру. Старым номерам «Глоб» Ашима находит применение: заворачивает в них тарелки и бокалы. Но подборки «Таймс» за несколько лет приходится все- таки выбросить на помойку.
Стены нового дома оштукатурены, подъездная дорожка заасфальтирована, деревянная черепица и ставни на окнах пропитаны специальным водоотталкивающим составом. Ашок фотографирует каждую комнату, чтобы послать снимки в Индию. На некоторых фотографиях Гоголь открывает холодильник или поднимает трубку телефона. Гоголь — крепко сбитый мальчуган с круглым лицом и кудрявыми волосами, но уже сейчас он чаще всего выглядит серьезным и задумчивым. Не так-то просто заставить его улыбнуться перед камерой. Их новый дом расположен в пятнадцати минутах ходьбы от ближайшего супермаркета, в сорока минутах езды от крупного торгового комплекса. Их адрес — Пембертон-роуд, 67. Их соседи — Джонсоны, Мерты, Асприсы, Хилзы. В доме четыре небольшие спальни, ванная комната и еще отдельная ниша с умывальником, потолки в семь футов, гараж на одну машину. В гостиной — выложенный кирпичом камин и большое французское окно до пола, выходящее на лужайку за домом. На кухне — желтые шкафчики, газовая плита, линолеум в клетку «под кафель». Одна из акварелей Ашиминого отца — караван верблюдов, бредущий по пустыне, — красиво окантована и висит на стене гостиной. У Гоголя есть собственная комната и своя кровать с выдвижным ящиком для белья. На металлических стеллажах разложены игрушки — конструктор, пластмассовые сборные домики, калейдоскоп, доска для рисования. Большинство игрушек Гоголя куплено на распродажах, так же как и практически вся мебель, и занавески, и тостер, и даже цветы в горшках и набор кастрюль. Поначалу Ашима яростно сопротивлялась тому, чтобы в ее доме находились вещи, когда-то принадлежавшие посторонним людям, тем более американцам, Ашоку пришлось долго объяснять ей, что даже заведующий кафедрой охотно покупает вещи на распродаже, что американцы, даже владеющие роскошными особняками, не гнушаются носить подержанные брюки, купленные за пятьдесят центов.
Когда они переехали в новый дом, участок еще не был благоустроен — ни деревца, ни кустика. И первые месяцы четырехлетний Гоголь играл на голой земле, — собирал палки и камни, в изобилии валявшиеся на будущей лужайке, а дома оставлял за собой цепочку грязных следов. Эти дни отчетливо запечатлелись в его памяти. До конца своих дней он будет помнить ту холодную весну, затянутое низкими облаками небо, летящие из-под пальцев комья земли, выложенные в ряд камни, черных и желтых ящериц, прячущихся под кусками бетона. Он будет помнить крики и смех детей, игравших за оградой их участка и
