доме — Джеральд и Лидия купили его еще в семидесятых, когда никто не хотел жить в этом районе, и он узнает историю района, большую роль в которой Сыграл Клемент Кларк Мур [19].
— Он отвечал за разбивку на кварталы в нашем районе, — говорит Джеральд. — Этим и знаменит, не считая, конечно, «Рождества на пороге».
Гоголь не привык к тому, что ужин проходит столь оживленно, не привык беседовать, сидя за уже пустым столом. Пустые бокалы, тарелки и крошки на столе создают приятное ощущение уюта и защищенности.
Что-то подсказывает ему, что это — не шоу, устроенное специально для него, — нет, так Ратклифы ужинают всегда, каждый день. Джеральд — юрист. Лидия работает экспертом по тканям в музее Метрополитен. Они с интересом расспрашивают Гоголя о его происхождении, о его учебе в Йельском и Колумбийском университетах, о его работе.
— Вы так похожи на итальянца, у вас средиземноморская внешность, — замечает Лидия, разглядывая его в свете свечей.
Джеральд вспоминает, что он купил по дороге плитку шоколада, ее разворачивают, разламывают, передают по кругу. Шоколад восхитителен. Разговор переходит к Индии. Джеральд расспрашивает Гоголя о подъеме движения фундаменталистов, тема, которую молодой человек не в силах прокомментировать. Лидия долго рассказывает об индийских тканях и индийских миниатюрах, а Максин вспоминает, что в колледже она посещала занятия, посвященные буддийским ступам. У Джеральда на работе есть коллега- индус, который ездил в Индию на свой медовый месяц. Он привез потрясающие фотографии дворца, построенного посреди озера. Это в Калькутте?
— Нет, это в Удайпуре, — объясняет Гоголь. — Я сам там никогда не был. Калькутта расположена на востоке, ближе к Таиланду.
Лидия заглядывает в салатницу, пальцами вытягивает оттуда лист салата и отправляет в рот. Она расслабилась, улыбается, щеки порозовели от вина.
— Расскажите нам о Калькутте. Это красивый город?
Вопрос удивляет его — обычно все спрашивают о нищете, жаре и попрошайках.
— Да, некоторые районы очень красивы, — говорит он, — там много викторианских зданий, сохранившихся со времен британского владычества. Но, к сожалению, все они гниют.
— Прямо как в Венеции, — говорит Джеральд. — А каналы там есть?
— Только во время муссонов. Тогда улицы заливает водой, думаю, в это время Калькутта действительно немного напоминает Венецию.
— Хочу в Калькутту! — восклицает Максин таким тоном, как будто ей всю жизнь запрещали туда поехать. Она вскакивает из-за стола, идет к плите. — Ужасно хочется пить. Кто хочет чая?
Но Джеральд и Лидия от чая отказываются — на сегодняшний вечер у них еще запланирован просмотр диска с фильмом «Я, Клавдий». Лидия встает из-за стола, Джеральд забирает бокалы и остатки вина.
— Спокойной ночи, дорогие мои, — говорит Лидия и целует Гоголя в щеку. Они поднимаются по скрипучей лестнице к себе наверх.
— Да, наверное, тебя никогда не знакомили с родителями на первом свидании? — замечает Максин, когда они остаются одни. Она наливает в белые кружки крепкий чай, по-английски разбавляет его молоком.
— Они мне очень понравились. Они просто очаровательны.
— Ну да, можно и так выразиться.
Какое-то время они сидят за столом, продолжая начатый разговор, а за окном тихо шелестит по листьям дождь, заключая их в уютную капсулу дома. Свечи почти догорели, воск потек на стол. Сайлас, тихо сопевший на полу, подходит к Гоголю и трется головой о его ногу, виляя хвостом. Гоголь нерешительно опускает руку на теплую, шелковистую голову пса, почесывает за ухом.
— У тебя никогда не было собаки, верно? — говорит Максин, наблюдая за ним.
— Нет.
— И ты не хотел иметь собаку?
— Хотел, когда был маленьким, но мои родители всегда были против. Слишком большая ответственность. А потом каждые пару лет мы уезжали в Индию.
Он осознает, что в первый раз упомянул в разговоре с ней о своих родителях, о своем прошлом. Он думает, что сейчас она начнет дальше расспрашивать его. Но она роняет только:
— О, ты ему нравишься. Вообще-то он к чужим никогда не подходит.
Она распускает волосы по плечам, встряхивает головой, небрежно накручивает их на руку, смотрит на него с улыбкой. И снова он замечает, что под кардиганом на ней ничего нет.
— Мне пора идти, — выдавливает Гоголь.
Но он рад, что она разрешает ему помочь ей убрать со стола. Они не торопясь споласкивают тарелки, загружают их в посудомоечную машину, протирают обеденный и разделочный столы, моют и вытирают кастрюли и сковородки. Затем назначают время следующей встречи — в воскресенье они пойдут на продленный сеанс нового фильма Антониони, который Джеральд и Лидия недавно посмотрели и горячо рекомендовали за ужином.
— Я провожу тебя до метро. — Максин нагибается, надевает на шею Сайлоса ошейник. — Все равно ему надо прогуляться.
Они поднимаются в прихожую, надевают пальто. Сверху раздается приглушенный звук телевизора. На пороге Гоголь нерешительно останавливается.
— Я забыл поблагодарить твоих родителей, — говорит он.
— За что?
— Ну, за то, что приняли меня. За ужин.
Она берет его под руку.
— Что же, поблагодаришь их в следующий раз.+
С самого начала Гоголь чувствует себя здесь как дома. Нет, гораздо лучше, чем дома. Такое ненавязчивое, добродушное гостеприимство для него внове, Ратклифы никогда не станут кардинально менять свои привычки, чтобы угодить гостям, и вполне справедливо полагают, что его должен устраивать их образ жизни. Джеральд и Лидия — люди занятые, они приходят и уходят, не обращая на молодежь внимания, а Максин и Гоголь живут своей, совершенно независимой жизнью. Они ходят в кино и в рестораны. Он сопровождает ее в походах за покупками на Мэдисон-авеню, они заходят в магазины, куда привратники впускают посетителей через вертушку, и Максин покупает там кашемировые кардиганы и неприлично дорогие французские духи, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Они заходят в темные, обманчиво скромные рестораны, где порции крошечные, а счета — огромные. И каждый раз эти походы заканчиваются у нее дома. Там всегда есть или кусочек особого паштета, который ему просто необходимо попробовать, или вино, которое без него она не хочет пить. Они вместе лежат в ее странной ванне, стоящей на когтистых тигровых лапах, потягивая красное вино. По ночам они спят на кровати, на которой она спала с детства. Пуховая перина мягкая и слегка прогибается под его тяжестью. Он держит в своих объятиях ее горячее тонкое тело, занимается с ней любовью нежно и страстно. Иногда он вынужден задерживаться на работе — тогда он просто приходит вечером, и она разогревает ему ужин, а потом они поднимаются наверх. То, что утром они спускаются на кухню вдвоем, заспанные и помятые, и жадно поглощают кофе с молоком и тосты с джемом, Джеральд и Лидия воспринимают как нечто абсолютно естественное. В первый раз Гоголь чуть не умер от смущения — он натянул на себя мятую рубашку и брюки, долго приглаживал волосы. Однако когда он спустился вниз, родители Макс лишь приветливо кивнули ему, налили кофе, придвинули корзинку со свежими булочками и даже дали несколько газетных страниц, чтобы он не скучал.
Очень быстро Никхил понимает, что незаметно для самого себя влюбился: не только в Максин, но и в ее дом, и в образ жизни ее родителей. Да и невозможно любить ее в отрыве от всего, что ее окружает. Его теперь радует и вечный беспорядок, царящий в ее спальне, и сотни ненужных мелочей, покрывающих все поверхности комнаты, и даже то, что, когда она идет в туалет, она никогда не закрывает плотно дверь. Ее неряшливость — полная противоположность его аккуратности и минималистскому вкусу, и поэтому она
