Игра над бездной

— Сюда, еще правей… — раздался в темноте громкий шепот Цауны.

Ощупью, по стенам, они прошли в какое-то темное, холодное подземелье. Пахло сыростью и плесенью. В дверном проеме едва брезжили вечерние сумерки, но теперь не стало и этого, потому что дверь закрыли. Сурово лязгнул тяжелый засов. И настала полная тьма и тишина. От этого гнетущего безмолвия Ирена не смела ни вздохнуть, ни пошевелиться. Крепко прижавшись к Илмару, она ждала, что будет дальше.

Чиркнула спичка. В тяжелом подвальном воздухе огонек горел трепетно и тускло. Стены подвала были пропитаны сыростью. Савелис зажег свечу и поставил на маленький стол в углу подвала. На полу валялись драные тюфяки, солома и старая одежда — память о зимних обитателях этого помещения. Была даже пара гнилых скамеек и валялась оббитая глиняная миска. Помещение с низким потолком имело форму квадрата футов двадцати в длину и ширину. Окон не было — сплошной бетон и железо. Место жуткое. И такие же мрачные, как этот подвал, к Ирене сейчас были обращены лица троих молодых мужчин. Отбрасываемые ими тени были огромными и закрывали всю стену и потолок.

Ирену трясло, и она крепче прижалась к локтю Илмара. Ее друг стал чужим. Он больше не успокаивал женщину, не гладил ее руку, даже не улыбался ей. Такой же угрюмый и замкнутый, как его товарищи, он высвободил свой локоть, отодвинул Ирену чуть-чуть от себя и подошел к столу. В руках у Цауны был какой- то плоский сверток в темной бумаге. Взгляд Илмара на миг задержался на свертке. Затем он отвернулся. Цауна громким голосом проговорил:

— Все собрались. Мы можем говорить смело, никто пас не услышит. Объявляю заседание открытым.

Савелис поставил одну скамью посреди помещения, напротив столика, и кивнул Ирене:

— Садитесь.

Ирена подошла к скамье и села. По другую сторону стола сел Илмар, но на нее не смотрел. Савелис остался позади Ирены, наверно, он караулил дверь. Затем Цауна встал и начал разворачивать плоский сверток. Все молчали. Слышался только жесткий шорох бумаги.

2

Развернув сверток, Цауна из него достал картонную пластинку и установил ее наклонно на столике. Переднюю сторону пластинки скрывала черная ткань.

— Сегодня мы проводим не обычное заседание, как себе представляет кто-то из присутствующих, — сказал Цауна. — Это заседание суда. Прокурором являюсь я, Янис Цауна. Главный свидетель, он же и защитник обвиняемого — Илмар Крисон. Второй свидетель с правами судьи Алберт Савелис. Мы не претендуем на эрудицию профессиональных судей и заранее приносим извинения, если в ходе заседания что-то не будет соответствовать порядку и форме, принятым в настоящем суде. Но мы будем справедливыми судьями, не подверженными влиянию, и это искупит формальные ошибки данного акта.

Он обратился к Ирене:

— Вы гражданка Ирена Зултнер?

— Да, так меня зовут… — ответила Ирена.

— На этом процессе вы фигурируете как обвиняемая, — сообщил Цауна. — А пострадавший, он же истец, который по причине определенных обстоятельств присутствовать лично не может, — вот он!

Он поднял черную ткань, скрывавшую лицевую сторону пластины, и опустил позади картонки. Это был портрет Роберта Вийупа.

Молчание. Сдавленные вздохи. С потолка падают редкие капли воды. Суровые спокойные лица троих мужчин обращены к одному — бледному, но спокойному. У Ирены на висках появились мелкие капельки пота, поначалу едва заметные для глаза, они быстро росли, сливались и крохотными ручейками стекали вниз. Ирена понимала все, знала, что ожидает ее в этом подвале. Запотевшие бетонные стены взирали на нее с неумолимой безжалостностью морга. Впереди колебался слабый огонек свечи, и вместе с тремя лицами живых на нее взирало еще одно, четвертое, уже не живое. Оно не было столь строгим и жестким, как у живых, на его грустная улыбка и стылая неподвижность были еще невыносимей, — у этих троих были сердца, их можно было разжалобить и растопить, но у того — на портрете — было неумолимо.

— Изображенный на портрете человек вам знаком? — голос Цауны вернул Ирену к действительности.

— Да, я знакома с ним… — ответила она.

— Назовите его имя.

— Это Вийуп. Роберт Вийуп.

— Правильно, это был Вийуп, — сказал Цауна. — Он был одним из наших, был нашим единомышленником и стремился вместе с нами к достижению той же цели, к которой мы стремимся и сейчас, без него. У нас есть право к ней стремиться, и неправ тот, кто встает на нашем пути. Ведь мы стремимся не к личному благополучию, к наживе, к чему-либо эгоистичному — мы боремся за права и справедливость для нашего народа, для всего народа. За высшую идею! А она всегда справедлива. Мы не знаем и не будем знать жалости ни к себе, ни к другим, если это потребуется для осуществления нашей идеи. Она должна быть осуществлена, — этого требует факт существования нашего народа, этого требует историческая справедливость. Горе тому, кто сует палку в колесо истории! Ирена Зултнер, вы это сделали. Вы хотели задержать его ход, хотели его поломать. Но вам удалось сломать лишь одну спицу, Роберта Вийупа. Остальные остались целы и теперь отплатят за павшего. Потому что ничто не должно остаться безнаказанным. Око за око, зуб за зуб и жизнь за жизнь — это самая примитивная, она же и самая совершенная, вечная справедливость.

Словно в оцепенении слушала Ирена эти несколько наивные в своей выспренности, но от этого не менее безжалостные слова. Она их слышала, но смысл отдельных слов и фраз проскальзывал мимо ее сознания, сливаясь в одно единственное понятие, в котором отельные слова уже ничего не означали: они хотят меня убить… Но они не смогут.

— Чтобы заседание шло без помех и чтобы вы не лелеяли никаких напрасных надежд, обращаю внимание на то, что вы целиком в нашей власти… — продолжал Цауна, — никто не придет к вам на помощь. Вашего крика никто не услышит. Ваша судьба зависит от нас и от сути содеянного вами, каким оно откроется в результате данного разбирательства. Я зачитаю обвинительное заключение.

Монотонным, четким голосом, словно нечто не имеющее отношения к самому читающему и его слушателям, Цауна прочитал мрачное сообщение. Факт за фактом, словно камни, падали на Ирену, каменные стены замыкались вокруг нее, громовым эхом то и дело раздавалось: виновна! Предательница! Злоумышленница! И страх ею овладевал по мере того, как она слушала эти беспощадные свидетельства. Они знали все, понимали все, даже то, чего она себе не представляла. Из этого обвинения она поняла и свою фатальную ошибку: она лгала. Именно это ее и погубило, из-за этого одного ей сегодня надлежало сидеть на скамье подсудимых. Они ее не упрекали за фальшивость дружбы с Вийупом — это было частное дело двоих. Они не вменяли ей в вину ее тайную службу их противникам — это являлось специфическим орудием борьбы, тактикой, профессией, которые применяли также и они. Точно так же они не вменяли ей в вину то, что она навела полицию на след убийцы барона А. Роберта Вийупа, — там было реальное преступление, и Вийуп, как любой гражданин, был ответствен перед законом за то, что им содеяно. До сих пор они относились ко всему еще вполне терпимо, и если бы дело состояло только в этом, им бы и в голову не пришло вмешиваться и выступать в роли судей. Губительным оказался один крохотный, ерундовый пустячок, который столь необдуманно и безо всякой надобности для нее самой Ирена совершила, — маленькое дополнение к доносу на Вийупа, которое она присоединила к своим показаниям по просьбе Черепова: о подготовке Вийупом террористического акта против августейшей особы. Это нам нужно только для проформы, чтобы закруглить дело, — сказал тогда Черепов. Какая ей была разница — несколько лишних слов, а за это ей вознаграждение удвоят. Именно так оно произошло. После чего Вийупа повесили. И у этих людей теперь были все основания сказать, что повесили его как раз из-за того пустяка. Если бы он соответствовал истине, товарищи Вийупа, возможно, ей простили бы и это, как простили Ирене многое другое. Но то, что было ею сказано облыжно, ее ложь стоила человеку жизни. Тут начинается судьба. Да, если бы она могла предвидеть, этого не произошло бы. У нее не было времени обдумать последствия, она торопилась, чтобы поскорей укатить за границу, и ей так кстати были добавочные денежки. Это была всего лишь небрежность, чисто детская завиральность — разве можно за это покарать так сурово… Если тут кого и следовало бы судить, то только истинного виновника, того, кто потребовал лжесвидетельства, —