командиров взводов Зитар собрал своих стрелков и привел роту в порядок для дальнейшего наступления. Выяснилось, что занятие первой линии потребовало сравнительно небольших жертв. Было убито двенадцать стрелков и прапорщик Дакар — он упал еще у проволочных заграждений. Раненых было примерно столько же.
Опомнившись после первой паники, немцы перешли к обороне. Залаяли пулеметы, послышался грохот батарей.
— Третьей роте податься влево и обойти немецкую батарею со стороны леса! — получил Карл приказ командира батальона.
Отправив вторую полуроту под командованием прапорщика Гобы к лесу, Карл сам повел первую полуроту в новую атаку.
Хотя эта атака уже не была такой стремительной, как удар по первой линии, она все же оказалась настолько мощной, что немцы, не успевшие еще оправиться, были быстро выбиты и со второй линии. Перебегая то поодиночке, то цепью, рота, поддерживаемая пулеметным огнем, продвигалась к опушке. Навстречу ей раздались залпы, и в предрассветных сумерках показалась цепь противника. Но в тот же момент с фланга открыла огонь вторая полурота, и немцы поспешно отступили в лес.
Полчаса спустя третья рота поднялась в штыковую атаку на защитников батареи. Решив, вероятно, что наступающих много — справа тоже раздавалась непрерывная стрельба, — немцы оставили пушки и поспешили укрыться в ельнике позади батареи.
Цепи наступающих устремлялись все дальше и дальше. Все слабее становилось сопротивление немцев, казалось, противник почти разгромлен и нужно лишь небольшое подкрепление, чтобы окончательно прорвать фронт, расширить и углубить прорыв до самой Елгавы. Сейчас самое время ринуться вперед кавалерии и преследовать расстроенные немецкие полки, не давая им опомниться, гнать их на юг и юго- восток до Венты и Немана. Уже пора подойти свежим полкам и осуществить вторую половину задачи. Фронт прорван, ворота в Курземе открыты. Где же кавалерия и обещанные резервы? Неужели их нет? Или у военачальников нет честолюбия? Почему они медлят сорвать лавры, какие достались Брусилову на австрийском фронте? [51]
— Резервов, резервов! — требуют в своих донесениях высшему командованию командиры русских и латышских полков.
— Резервов нет. Рассчитывайте на собственные силы… — звучит ответ.
А время идет. Выбившиеся из сил латышские и сибирские полки не в состоянии преследовать противника. Они останавливаются и закрепляются. Немцы понемногу приходят в себя, подтягивают свежие пополнения и переходят в контрнаступление. Резервы! Неужели придется отдать обратно завоеванное? Предоставить противнику возможность оправиться от нанесенных ударов? Ведь он уже шевелится, оживает и поднимается на ноги! Его еще не поздно подавить, заставить замолчать, прогнать. Где же, наконец, резервы?
…В четыре часа дня немцы двинулись в контратаку. Они лезли упорно и яростно с фронта и флангов, угрожая окружить и уничтожить всю первую бригаду, вырвавшуюся вперед. Начался постепенный отход, еще более кровопролитный, чем первое бурное наступление.
Под вечер полки отошли на бывшую первую линию немцев. Те, в ком еще вчера кипела энергия, мрачно молчали. Их обманули, предали.
И вновь наступило утро, снова ожило поле боя. Люди сражались, убивали и умирали, но не было уже того яркого пламени, какое жгло их в утро первого дня. Под смертоносным огнем войны наступали и отступали роты, к старым ранам прибавлялись новые; от шума сражений, от голода и бессонницы туманилось в голове.
Когда полк Карла Зитара после непрерывных боев, продолжавшихся больше недели, отвели в резерв армии и молодой офицер получил письма родных, которые его поздравляли с праздником рождества, он был настолько усталым, что, прочитав первое письмо, не понял, о чем они пишут. Не хотелось ни думать, ни говорить — в таком состоянии даже смерть не страшна.
А в Риге на Эспланаде [52] у кафедрального собора народу показывали трофеи, захваченные в рождественских боях, — пушки, бомбометы, пулеметы, — словно для того, чтобы успокоить его: «Видите, наши воины не зря положили свои жизни! Смотрите на эти трофеи. Они теперь принадлежат нам! Слава павшим!..»
Полк расположился на отдых в частных домах в Задвинье и в пустующих общественных зданиях. Если некоторые подразделения могли полностью разместиться в этих помещениях, то только потому, что ряды их во время последнего большого сражения сильно поредели.
И опять из резервного полка подходили маршевые роты, на место павших становились новые стрелки и новые офицеры. Они пополняли роту численно, но не в состоянии были поднять боевую мощь, полка на прежний уровень. Павшие товарищи прошли болота у Слоки, побывали на Острове смерти и в тирельской трясине. За долгие месяцы они закалились и стали настоящими бойцами. Их опыт и боевой дух не могли возместить новички, только что покинувшие учебное поле.
В те немногие дни, отведенные для отдыха, стрелков кормили как никогда, несмотря на то, что всюду уже ощущался недостаток продовольствия, — жирная каша, наваристый суп, увеличенная порция хлеба и мясо, мясо… Моральное состояние стрелков силились поднять физическими средствами, хотели заставить сытых людей забыть горечь, что осела в их душе после рождественских боев. Пресса пыталась изобразить случившееся как большое достижение и победу, ибо, видите ли, ценою двадцати тысяч убитых и раненых, шестидесяти трех тысяч пушечных снарядов и одиннадцати миллионов винтовочных патронов были захвачены два квадратных километра неприятельской территории, тысяча пленных, тридцать пушек и шестьдесят пулеметов.
«Стрелки! Стоит ли говорить о том, с каким волнением и радостью следил весь народ за вашими успехами на фронте! Наши старания неотделимы от усилий всего народа. Зная это, мы можем быть горды и полны светлых надежд, ибо недалек день, когда мы победным маршем пройдем по всей Курземе. Мы претерпели немало: и боль, и холод, и усталость, и голод, но все это окупается одним маленьким словом — победа. И так же как пали эти укрепленные неприятельские позиции, падут в свое время и будут разгромлены остальные его укрепления. Друзья! Свято храните память павших! Пойдем так же смело в грядущие бои! Отомстим за своих товарищей, освободим отечество, принесем радость всему народу — и наш долг будет выполнен».
Так писали. Как будто терпению бойцов не наступил еще предел или рождественское наступление было лишь увертюрой к какому-то великому героическому подвигу в этой отравленной интригами и предательством войне.
Свой кратковременный отпуск Карл Зитар проводил в полку. О поездке домой не приходилось думать: нужно было заняться пополнением роты. Карла ежедневно посещали отцы и матери убитых и раненых. Они приходили узнать, что случилось с их сыновьями, от которых они перестали получать письма. Молодому командиру роты приходилось видеть горе этих людей, рассказывать им, где и при каких обстоятельствах погиб их сын и где находится та братская могила, в которой он лежит вместе с другими боевыми товарищами. Это была печальная и тяжелая обязанность живых — утешать тех, чьи близкие не вернулись с поля боя. Временами Карла охватывало чувство ложного стыда за то, что он прошел через все ужасы боев и остался жив, не получив ни одного ранения, в то время как тысячи других скосила смерть. Но ведь он сражался так же, как они, не щадил себя, не уклонялся от опасностей.
Самым мучительным было то, что приходилось ободрять убитых горем людей, убеждать их в том, что этими жертвами достигнуто нечто великое и они могут гордиться, что участвовали кровью сыновей в народном жертвоприношении.
«Кому это нужно? И почему это предмет гордости?» — спрашивал себя Карл и не находил ответа.
Возвращаясь после рождественских каникул в школу, Янка в дороге простудился и заболел ангиной. Врач, к которому он обратился за помощью, запретил ему вставать с постели и дал лекарство. Янка пролежал всю первую неделю после каникул, можно сказать, голодный, потому что было больно глотать, каждый проглатываемый кусок вызывал слезы. Но он узнал от мальчиков, что полк брата стоит в Засулауксе [53]. Сразу же после рождества в газетах появились многочисленные
