передал ему ключи от сейфа и ящиков письменного стола, с тем, чтобы Вадим мог навести порядок в его запущенных бумагах. Сам он делать что-либо был не в состоянии.
В выходной день Вадим, вооружившись большой связкой ключей, уселся за письменный стол отца и стал по очереди отпирать тяжелые ящики. Папки, документы, еще документы. Тут придется порядочно повозиться, чтобы разобраться что к чему. В нижнем ящике обнаружилось кое-что интересное — старая переписка отца. Видно было, что в ящик давно не заглядывали. Конверты запылились и пожелтели, стопки были аккуратно перевязаны ленточками. Почерк на конвертах был явно женский. «Ишь ты, — добродушно усмехнулся Вадим, — а папа-то, оказывается, сентиментален: хранит письма подружек своей юности».
На самом дне лежал большой конверт с фотографиями. «Ага, вот и улики. Интересно, знала ли мама о содержимом этого тайного хранилища». Он вынул фотографии и присвистнул. Снимки были весьма откровенного характера. На них два молодых обнаженных тела сплетались в любовных объятиях. Вадим, улыбаясь, стал разглядывать фотографии, но уже через секунду улыбка сползла с его лица, уступив место отчаянному, неприкрытому ужасу.
На снимках был он сам — с Верой!
Их сфотографировали в той безымянной квартире в Ленинграде, когда они, ни о чем не подозревая, предавались страсти.
Какое-то время он сидел в оцепенении, оглохший, с пламенем в мозгу, со спазмом в горле и смертным мраком в глазах.
— За что, папа, за что? — простонал он наконец, с трудом поднялся и нетвердой походкой вышел из кабинета.
Отца он нашел в саду. Был месяц май, светило солнце, в прогретых верхушках сосен беззаботно щебетали птицы. Петр Ефимыч, сидя в плетеном кресле на зазеленевшем газоне, наслаждался теплом, светом, волнующим дыханием весны, запахом травы, набухающих почек и чувствовал, что возвращается к жизни вместе с просыпающейся природой.
Он услышал шаги Вадима и открыл прижмуренные глаза, собираясь сказать сыну, как ему нынче хорошо, какое блаженство этот сад, как правильно он поступил, купив и отстроив этот дом, где будут потом резвиться его внуки, и, может быть, он все-таки не так уж плохо все делал в жизни. Когда-нибудь Вадим оценит его старания и будет ему благодарен.
Вадим склонился к нему, и Петр Ефимыч не узнал сына.
— Ты показывал это Сане? — глухо спросил тот, держа у него перед лицом фотографии.
Петр Ефимыч содрогнулся и невольно ухватился за руку Вадима, словно пытаясь отвести от лица не снимки, а дуло пистолета.
— Сынок, сынок, — зашелестел он и судорожно потянулся к Вадиму, — я виноват, виноват, я сам себя казню, но я люблю тебя, пойми, я испугался, да, ты не понимаешь, он хотел отнять тебя у меня, он все делал по-своему, а ты слушал только его…
Он говорил и чувствовал, как ледяной озноб поднимается от ног к груди, потому что не Вадима, своего дорогого мальчика, он видел сейчас. Первый и последний раз в жизни он видел Шатуна — детище, порожденное им самим, со взглядом убийцы, хищника, когда он холодно и внимательно стережет свою жертву.
Он съежился в кресле и заплакал от горя и страха.
Вадим выпрямился и отвернулся от него.
— Ты сломал мне всю жизнь, — потухшим голосом сказал он, — и мне, и матери. Не нас ты любил, а себя. Я не женюсь на Нелли Красновой. Тебе больше не удастся распоряжаться моей судьбой.
— Нет! — закричал отец. — Ты не можешь отказаться! Он убьет тебя. Это страшный человек, поверь мне! Он ничего не прощает. Вадим, прошу тебя, не наказывай меня так жестоко. Я не смогу жить в вечном страхе за тебя! Я болен и стар. Неужели ты хочешь моей смерти?
Вадим перевел на него тусклый взгляд:
— Нет, папа. Я не желаю тебе смерти. Успокойся. Тебе нельзя волноваться. Мы оба виноваты и будем вместе жить с этим. Я пришлю к тебе доктора.
Ссутулясь, он ушел в дом и сжег фотографии в камине.
Петра Ефимыча уложили в постель и напоили лекарствами. Вечером, засыпая, он думал, что может еще заслужить прощение Вадима. Он наведет справки, и если выяснится, что Александр жив, чувство вины перестанет мучить сына. Нельзя было признаваться прямо сейчас в том, что он показал Вадиму поддельное извещение о смерти, чтобы удержать его от гибельного намерения ехать в Афганистан. А вдруг Александр действительно погиб. Тогда он только даст Вадиму напрасную надежду, что может обернуться для него очередной душевной травмой.
— Я виноват, — шептал он в ночи, терзаясь запоздалым раскаянием, — я искалечил тебя, из-за меня ты стал убийцей. Саня возродит тебя, только он может сделать это. Почему я был так слеп, почему изгнал из твоей жизни все самое светлое? Себе в угоду?! Какой упрек, какой жестокий упрек! Нет, нет, неправда, я докажу, что действительно люблю тебя. И буду любить Саню, как родного сына. Завтра, завтра же займусь розысками Александра.
Утром Петра Ефимыча нашли в постели мертвым. У него случился второй инфаркт.
Вадим остался один на один со своим богатством.
Когда положенный для траура срок миновал, Нелли требовательно напомнила ему, что пора бы уже идти под венец.
Вадим отправился к Краснову. Тот сидел в столовой, засучив рукава на мясистых руках, и, тяжело дыша, приканчивал гуся, фаршированного яблоками и черносливом.
— А вот и ты, — протрубил он и отхлебнул вина из большого бокала. — Я уж грешным делом подумал, что ты от Нельки моей нос воротишь. Время, мой друг, время, девка извелась уже вся.
Он сдернул с себя салфетку, вытер лоснящийся рот и поднял свое большое тело со стула.
— Пошли, в гостиной потолкуем.
— А ты все такой же мрачный, не отошел еще? — сказал он, опускаясь в кресло перед низким столом, где дымились маленькие чашки с кофе. — Пей, я знаю, ты любишь. Ну, говори, с чем пришел.
Вадим колебался, не зная, как начать.
— Чего мнешься? — Краснов вперил в Вадима ставшие неожиданно злыми острые зрачки. — Может, ты жениться раздумал?
— Раздумал, — кивнул Вадим с тяжелым вздохом.
Краснов, наклонив набок голову, молча и пристально его разглядывал.
— А ты силен, — одобрительно сказал он, — другой бы не посмел. Чем же Нелька моя тебе не глянулась?
— Егор Данилыч, посмотрите на меня, какой из меня жених? Дочь ваша достойна любви, а я любить не умею. Зачем ей такой муж? Будет потом мучиться.
Краснов был человеком на редкость проницательным.
— Верно, — проговорил он, точно в раздумье, — давно вижу, что ты какой-то мертвый. В жизни у тебя что-то не заладилось. Оттого и страха в тебе нет, а то не пришел бы ко мне сегодня с отказом. Мне, парень, не отказывают. Что ж тебе и жизни своей молодой не жаль?
— Смогу — выживу, а нет так нет — холодно ответил Вадим.
— Ладно, — протяжно заключил Краснов. — За то, что честно мне все сказал, — хвалю. Ты мне всегда нравился. Убивать я тебя пока не стану. Неинтересно сейчас. Мы с тобой поиграем. Страсть как люблю азартные игры. По счетам с тебя спрошу, когда за жизнь зубами держаться будешь. Вот тогда попробуй выжить, и мне, опять же, развлечение.
— Долго ждать придется, — сухо сказал Вадим, чувствуя, как в нем нарастает ярость. Он не любил, когда ему угрожали, будь то хоть сам Краснов.
— А я никуда не тороплюсь. Здоровье у меня крепкое, а тебя я уж точно переживу. Ну да ступай пока. Позже свидимся.
ГЛАВА 23
