Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I

– слишком густа была толпа.

Богатырей легко разгоняли горящими стрелами. В какой-то миг Иерон понял, что обманывался. Что просто поддался – купился – на внешний эффект.

Вчерашний землепашец, взявший лук и стрелы, был настоящим воином. Богатырь же, взращённый чародеем, был воином только до некоего – весьма близкого – предела. За этим пределом он превращался в слизняка…

Дважды Алексей просто вытаскивал Отраду из схватки. Буквально за шкирку. Глаза у неё были бешеные, белесоватые, и лицо уже ничем не напоминало то, которое он так без памяти любил. Но нет – черты тут же разглаживались…

И он мгновенно забывал, что это было другое лицо.

То. Или другое…

С момента, когда Отрада, воздев над головой светлый меч (Алексей узнал Иеракс, клинок кесаря; до этого он почему-то думал, что в ножнах у неё лёгкая дамская Эксюперия), крикнула: 'За мной!' – и славы отозвались рёвом: 'Мы любим тебя!' – с этого самого момента Алексей чувствовал себя поднятым на гребень волны. Он ни на шаг не отставал от кесаревны, зорко оглядываясь по сторонам. Его не касалось, как идёт бой. В любом исходе от него требовалось одно: сохранить кесаревне жизнь. При этом он прекрасно понимал, что обеспечить серьёзную защиту не в состоянии: стрелы пронизывали воздух в разных направлениях, и несколько раз только слепое счастье – спасало… Конные стражи пытались выстроить стену из своих тел, из щитов – но не могли долго удерживать строй. Кто-то и падал… У Алексея пробиты были шлем и левый наплечник (оба раза чуть-чуть пострадала шкура), ранена лошадь…

Кесаревна вырывалась из кольца стражи, неслась вперёд, и можно было только сжимать зубы и нестись за нею, и вновь пытаться своими телами прикрыть, оградить.

Сам Вергиний попытался было образумить Отраду, но наткнулся на такую ярость, что просто махнул рукой. Не арестовывать же кесаревну на глазах армии…

А славы – ликовали, едва только она показывалась им. Но особо ликовали гвардейцы Аркадия Филомена. Такой доходящей до начал безумия радости, восторга, восхищения Алексей себе даже не представлял.

Втрое, впятеро прибывали, должно быть, их силы…

Искала ли она смерти? Может быть…

Алексей даже не заметил, как преодолели мост. Вот был левый берег, а вот стал правый. Вот рубились с серыми конкордийцами, а вот – с жёлтыми степняками. Рубиться стало труднее, но при этом степняки казались как бы уступчивее. Будто им, в отличие от конкордийцев, было куда отступать.

Или на что-то надеяться.

Бой шёл нестройно, буйно – и лишь усилиями опытных десятников и сотников не превращался в неуправляемую свалку. Алексей видел и слышал, как командиры осаживают своих увлёкшихся преследованием бойцов.

Что ж – он тоже как-то ухитрялся осаживать свою подопечную…

Неистовы в бою были гвардейцы Аркадия Филомена, мятежного конкордийского губернатора. Не месть их вела и не ненависть, а что-то более глубинное. Восстановление чести?.. Может быть.

Два десятка степняков на рослых конях вдруг выскочили наперерез – будто бы ниоткуда. Гроза предупреждающе вскрикнула, но Алексей и сам успел увидеть их. Вскинуты короткие седельные луки, их держат горизонтально, а тетива натягивается лишь до плеча, и всё равно на близких дистанциях это очень опасное оружие… стражники поднимают и сдвигают щиты, всё это происходит страшно медленно… и Алексей видит, что стражники не успеют. Его новый незнакомый жеребец, на которого он сел несколько часов назад, оставив раненую старушку Мару, вдруг перестаёт слушаться колен и шпор и встаёт на дыбы – и в этот миг девушка Гроза толкает Отраду, толкает с такой силой, что та падает, выставив руки… почти падает, потому что ноги в стременах, и по-настоящему ей всё равно не упасть. А стрелы вылетают и вонзаются в шею лошади кесаревны и в плечо и грудь Грозе…

Мгновения сосредоточенной рубки. На мечах они нам не противники. Шестеро уцелевших уходят галопом. Пехота стреляет им вслед, и кто-то припадает к холке коня, кто-то медленно валится…

Плевать.

Алексей спрыгнул на землю. Земля спружинила, будто была всего лишь травяным ковром поверх трясины.

Отрада стояла на коленях над умирающей подругой.

В Грозу попало четыре стрелы. По меньшей мере одна прошла через средостение. Лицо девушки было голубовато-серым, веки казались чёрными. Она судорожно изгибалась, будто пыталась откашляться. Низ лица был весь в крови, изо рта выдувались кровавые пузыри.

Из последних сил, одолевая нечеловеческую боль, одолевая смертную тоску, Гроза пыталась что-то сказать, но сказать уже не могла.

Рука её будто сама собой проделала сложный путь между торчащими из плоти древками, нашла нужное и сжалась…

Кровь изо рта хлынула волной. Гроза выгнулась и забилась судорожно. Глаза её раскрылись в ужасе перед чем-то, что невыносимее жизни.

Вокруг с топотом носились кони.

Отрада уткнулась лицом в ладони и зарыдала.

– Бой! – закричал Алексей ей на ухо. – Бой! Продолжается!

– Да! – закричала она в ответ. – Бой! Будьте вы все! Прокляты!