– Ты, гад! Ну-ка, пусти! – и попробовал машину отпихнуть, потом – ударил кулаком. Боль в разбитых костяшках его отрезвила. – Ё… о-ох… убе… а-а!.. Убери это…
– Плохо, да? – сочувственно спросил Алексей.
– Ты?! – изумлению очкарика не было предела.
– Собственной персоной, – кивнул Алексей. – Теперь скажи быстро: 'Простите, дяденька, я больше не буду'.
– Да… ой!.. не надо, не надо! Простите, дяденька, я… я больше не бу… не бу-уду…
Он вдруг захныкал.
– Не верю, – сказал Алексей.
– Я не бу-уду больше!.. – теперь он ревел громко.
Алексей ждал этого момента – но всё равно чуть не упустил его. Чужая воля, проникшая в очкарика, оставила его. Будто чья-то чрезвычайно длинная рука отпустила горло этого негодяя и теперь стремительно сокращалась, ускользая куда-то – как сокращается и ускользает лопнувшая резиновая нить… Но Алексей в отчаянном броске ухватился за эту руку – за мизинец, за самый кончик ногтя – и теперь нёсся сквозь неполный мрак над странной красной землею. Рука ускользнула в пещеру или туннель, он следовал за нею – как привязанный. Перевёрнутые картины, похожие на фрески ада, мелькали вокруг. Глаз не успевал различить детали. Потом был ночной лес, сплошь заросший осклизлыми светящимися папоротниками. Огромные стоохватные дубы брезгливо поднимали сучья… Потом был брошенный городок, через который будто прокатился исполинский чугунный шар: заполненная водой прямая глубокая вдавленность, по сторонам дома, растёртые в пыль, чуть дальше просто развалины, а ещё дальше вполне целые домики, маленький белоснежный храм, базарная площадь с длинными каменными прилавками… Движение стало медленнее, плавнее. Надвинулись горы: невысокие, каменистые, с бедной растительностью в ложбинках. Крепость, почти неотличимая от скал. На стенах стражники в красных плащах и с длинными копьями. За стенами…
Алексей отцепился от притащившей его сюда руки и на мгновение повис неподвижно. Он знал о том, что подобные вещи возможны, но никогда не слышал, чтобы кто-то решился сделать это. Но вот – кто-то решился…
Его понесло назад, в первый момент ещё медленно, но потом всё быстрее и быстрее, до полной потери чувства движения, и уже нельзя было видеть под собой то жуткое в своей обыденности скопление серых от грязи голых людей, в полой тишине разыгрывающих какую-то многодневную злую мистерию… видеть было нельзя, но перед глазами всё это отныне останется, и надолго. Быть может, навсегда. И – никому не рассказать, потому что рассказать о таком невозможно…
Потом он понял, что сидит на корточках перед извивающимся очкариком, придавленным к земле осью автомобиля и уже хрипящим. Пена была на его губах, дождь не успевал смывать её – и то, что Алексей пену эту увидел, значило: обрушившаяся на землю неурочная тьма уходит. Но всё равно начинается вечер…
Алексей качнул рычаг домкрата. Автомобиль чуть приподнялся – но перед этим слегка осел, ещё больше придавив очкарика, и тот заорал в полную силу – дав понять Алексею, что он чуть было не совершил серьёзную ошибку.
Может быть, самую серьёзную…
– А теперь, парень, несколько правдивых ответов. Готов?
– О-у-а…
– Что-что? У нас пропал голос?
– Спрашивай…
– Так уже лучше. Кто ты и как сюда попал?
– Я из… Озёрска… Звать Вовкой… Хоминым… Сюда… не знаю… по башке дали, и вот…
– А эти?
– Эти… уже здесь… прицепились… вытащи меня, дышать…
– Дышать темно. Ты меня ещё не убедил. Почему ты бросился от меня убегать? Там, в пивнушке?
– Тебя же послал этот… мент…
– Чёрт… Неужели так просто?
– Просто… почему?
– Не твоё дело. Значит, вы ограбили кассу…
– Это не я… это они, Япон и Мулька. Я… только за рулём… даже не выходил…
– Ну-ну. Расскажешь это прокурору.
– Какому… прокурору?.. Тут нет… прокуроров…
– Прокуратору. Я оговорился.
– Всё равно… Слушай, я же вижу – ты не местный… Земляк, да? Неужели ты земляка… сдашь?..
– Ещё не решил. Зачем ты мне нужен?
– Я тут… ходы и выходы…
– Я тоже. И что?
– Деньги… в машине…
– Разумеется.
