неподвижно, медленно суча руками, свободно скользящими по тросу, кисти не слушались, не сжимались, отказывали, как замёрзшие или мёртвые, — и он правой рукой отпустил трос, поднёс пальцы к лицу, сдвинул маску и вцепился в перчатку зубами, сдавливая и мочаля ногтевые фаланги до тех пор, пока боль не ударила током — сначала в запястье, а потом и в локоть. Это было как нашатырь под нос: глаза открылись. Небо было чёрным, оранжевый тросик резал его пополам. Юра схватился правой рукой за левую, сжал их вместе и, помогая ногами, стал подтягиваться на обеих руках — и да, сдвинулся, сдвинулся, сдвинулся! Посвистывание карабина по неровностям тросика было как музыка, как кавалерийский марш. Наверное, каждый рывок приближал его к цели сантиметров на тридцать. Наконец и левая рука ожила. В глазах более или менее прояснилось, небо стало голубовато-серым, как и положено в Зоне, — не поймёшь, то ли дымка такая, то ли облака. Что это было, Бэрримор?… Юра запрокинул голову: до бульдозера оставалось ещё далеко. Половина пути, не меньше. Посмотрел направо, в тот угол, где гнездилось непонятное. Вроде спокойно. Скосил глаза, глядя вниз. Точно, половина пути: ровно под ним канава с жижей, и эта жижа будто бы кипит…
И тут его ударило. Он не успел понять, что произошло, сознание милосердно отключилось, осталась только бесстрастная регистрация: паралич всего тела, падение, удар о жижу, жижа сомкнулась, темно и горячо, страшно горячо.
Всё. Конец. Ничего не стало.
15
Естественно, Юра пришёл в себя тут же, правда, уже снаружи гипносферы. На лицо лилась вода, он замотал головой и зафыркал.
— Неплохо, курсант. — Голос над ним был гулкий и незнакомый. Впрочем, после гипносферы долго не узнавались ни голоса, ни лица.
Юра сел.
— Что это было? — спросил он хрипло.
— Никто не знает. Аномалия «сорок один бэ» по каталогу Васечкина. Зафиксирована один раз, описана частично. Вот так оно и бывает в Зоне, курсант.
— Это я уже понял… В чём моя ошибка?
— После дезактивации аномалии, особенно неизвестной тебе или сомнительной, нужно выждать как минимум десять минут.
— А если бы я выждал?
— Она бы тебя накрыла на краю котлована. Тоже ничего приятного, но отделался бы ожогами. А потом она выдохлась бы на час-полтора.
— А если бы я её не трогал?
— Она тебя уже почуяла.
— М-м… А у этого квеста было безупречное решение?
— Подсунуть ей какую-нибудь живность. Впрочем, это условно. Что делать с реальной «сорок первой», мы пока не знаем. Всё, курсант, на сегодня хватит. Отдыхать.
— В библиотеке?
— В бане. Марш.
Тренировки в гипносферах происходили каждый день. Всего этих дорогущих симуляторов было пять, но одна система часто зависала, и её поставили на ремонт. Гипносфера представляла собой, в сущности, большой трекбол; компьютер моделировал реальность, изображение выводилось на лазерные контактные линзы, тактильные ощущения — на активную подложку комбинезона; с ориентацией и равновесием были некоторые проблемы, но соответствующие органы сразу сбивали с толку пульсирующим избыточным давлением в плотно подогнанных наушниках, и через пару минут мозг начинал верить только глазам…
Пока что тренировались поодиночке; к групповым тренировкам должны были приступить только на последней неделе обучения — то ли по плану, то ли потому, что к тому времени обещали глючную сферу заменить. Обычно группа состояла из пяти человек, и не было смысла нарабатывать слаженность в неполном составе.
Баня, как и многое другое на базе, была простой, но качественной: сухая парилка, русская парилка, джакузи с прохладной водой и обливалка — с ледяной. Помимо всех прочих радостей (нет, девок не полагалось) в бане подавали пиво. Формально — без ограничений, но двое курсантов уже схлопотали по предупреждению за нескромность в потреблении. Остальные были умнее.
Юра хорошо, до благодати, отхлестался в русской, опрокинул на себя ледяную бадейку и вернулся к столу. Под пивко с козьим сыром шёл серьёзный разговор. Солировал Гриша Поткин, бывший врач- подводник.
— …И вот что я ещё сообразил: они все хлещут водку как бы для выведения радионуклидов из организма. Торжественно заявляю: водка ни хрена не выводит. Выводит красное вино, и то не нуклиды, а свободные радикалы… кто не знает, что это такое, тому и знать не обязательно, гадость, короче, — но, в общем, вино при облучении действительно немного помогает. Однако они хлещут водку. И одновременно водка у них — что-то вроде средства против взятия сознания под контроль. Типа, успел винтом полпузыря засадить — и контролёр тебе ничего уже сделать не может…
— Ну, это известное дело, в инструкциях отмечено, — сказал Большаков, бывший казахстанский спецназовец, в бане похожий на восточного бая: бритоголовый, узкоглазый, с широченными покатыми плечами и солидным брюшком — впрочем, совершенно непробиваемым с руки; Юра попытался однажды и проспорил полтинник. — Вроде и если выброс на открытом месте застал, тоже нужно пузырь-другой в себя влить, и шанс появится.
— Так вот и я о том же. Организм, или подсознание, или там интуиция — как угодно назови, — в общем, то, чем внутри себя человек понимает, что с ним происходит, и после старается употребить антидот — ну, типа как больная собака лечебную травку находит, понимаете меня, да, нет? А если не употребляет он этот антидот, то погружается в Зону всё глубже и глубже… чёрные сталкеры, например, категорически не пьют, и «монолитовцы» не пьют…
— Реклама героина, — сказал Юра. — «Всего одна инъекция решит проблему алкоголизма и табакокурения».
— О, Юра! Кажется, тебе кто-то звонил, это же у тебя телефон Бреговича исполняет?
Юра бросился к одежде, зашарил по карманам. Два пропущенных звонка. Номер опять не определился…
— Нет-нет, какой может быть отпуск? А за ночь ты не обернёшься, самолёта у меня для тебя нет. Впрочем… вот я подберу третьего, начнёте проходить активизацию — сутки дам. Даже две ночи и день. Но только так, не иначе.
— А если не подберёте?
— Думаю, уже подобрал. Он просто упрямится.
— Можно спросить, кто?
— Нельзя. Свободен.
