Дэнни уже примерно знал, к кому обратиться за этим – мальчика можно вызволить, охрану перебить или повязать… но – почему-то понятно было, что это ничего не решит. Семя брошено и проросло, мальчик уже не тот, что был прежде… искалечен? Может быть, и так. Или даже – только сейчас пришло в голову – превращен в живую бомбу без предохранителя, и лишь рука Салли не позволяет вырваться огню и смерти…
– О чем мыслительствуете, лейтенант? – вывернулась сбоку Сибил по прозвищу Демуазель, хрупкая и на вид чуть неуклюжая девушка, на деле – беспощадный палач и убийца. – Не боитесь перегрева мозга?
– А что такое мозг? – удивился Дэнни.
Он вдруг понял, что будет делать. Увидел ясно, целиком и в один миг.
Оставалось дождаться конца своей вахты…
– Значит, вы здесь и живете? – Глеб обвел взглядом бедно обставленную плоскую – широкую и со слишком низким, по верхнему обрезу окон, потолком – комнату. – Неужели…
– Можно было найти и просторнее, – перебила Олив. – Но… здесь было по-настоящему тепло.
– Тепло?
– Да. Тебе, наверное, странно это слышать, но нам зимой надо держаться теплых мест. Шахты закрыты, дрова дороги. А здесь – общественная котельная, и мы первые в ряду. Да и квартира не такая уж тесная… Светлана спит здесь, мальчик – на диване, я – вон там, за углом.
Оказывается, было еще «за углом». Это не было заметно сразу, но комната имела форму буквы «L», и короткую перекладину отделял от длиной гобеленовый занавес. За занавесом притаились кровать и легкое облезлое, когда-то велюровое, кресло.
– Здесь я живу… Наверное, неприлично принимать царя в таких апартаментах?
– Не смейся надо мной.
– В конце концов, ты ведь был мой почти муж.
– «Был» и «почти»?
– Да. Разве ты этого не понял?
– Не знаю. Столько всего было потом…
– С кем ты будешь сегодня спать? Со мною или с нею?
Глеб закрыл глаза.
– О… Спать нам сегодня наверняка не придется… а там, может…
– Может – что?
– Дай Бог, чтобы живы остались.
– Ты пойдешь… туда?
– Да. Я пойду, а ты будешь здесь слушать меня, мои мысли. Сумеешь?
– Конечно. Ты меня хорошо научил… и этому, и…
– Тебе было тяжело тогда? Плохо?
– Тяжело? Плохо? Мне – плохо? Да я просто сдохла и сгнила, понимаешь… и все это чувствовала…
– Что же делать… был молодой самоуверенный дурак. Прости, если сможешь.
– Простила уже. Все прошло. Все сгорело. У меня ведь даже не было никого после тебя. Можешь такое представить?
– Нет, – Глеб вдруг тихо засмеялся. – Вот это представить невозможно. На слово верю, а представить не могу…
Она тоже рассмеялась. С той хрипотцой, которую создает спрятанное волнение.
Кондратьев открыл сам. Глаза его, как кролики – вздрогнули и застыли.
– Здравствуй, Юрий Иванович, – сказал Дэнни по-русски и прошел мимо хозяина в прохладные недра квартиры. Пахло пеленками.
– Здравствуй, Дэн, – Кондратьев ответил медленно и по-английски. – Садись. Дела?
– Дела, – Дэнни вернулся к родному. – И дела более чем серьезные.
– Я отошел от всего, – сказал Кондратьев. – Я больше не в игре.
– Нет, – покачал головой Дэнни. – Так не бывает. Впрочем, особо не волнуйся: нужен не ты, нужен лишь твой катер. Сегодня в десять вечера под парами у Театрального причала.
– Надолго?
– Не знаю. Не исключено, что навсегда.
– Дэнни…
– Пора платить долги, Юрий. Извини, что напоминаю.
– У меня трое детей, и катер…
– Если останусь жив, верну. Если же нет… тогда, не исключено, ни тебе, ни твоим детям ничего уже не понадобится.
