тобой!
— А что, ежели он по морде норовит тебе съездить и материт почем зря? Что же, по-вашему, терпеть, когда он налопался?
— Если говорить о вас, Щеглов, то, должен сказать, в своем самбо вы дальше выкручивания рук не пошли. Вспомните, сколько раз на вас за это жаловались задержанные? Категорически запрещаю!
Захарову вдруг захотелось увидеть выражение лица Лесного и Щеглова. Он встал и подошел к двери. Рука майора взлетела вверх. «Сейчас рубанет».
— Ни на минуту не забывайте, что пропускная способность нашего вокзала самая большая во всей Европе. Во всей Европе!
Эти слова майор произнес с гордостью. Захаров видел, как сразу посуровели и стали напряженней лица милиционеров. Что-то тревожное и сладкое шевельнулось и в душе Захарова: с этим вокзалом у него связано много радостей и огорчений.
В кабинет Григорьева сержант вошел без стука. Майор сидел за столом и разговаривал по телефону. Время от времени он что-то записывал. Судя по тому, что он не обращал внимания на вошедшего, можно было полагать, что разговор был довольно серьезным.
— Когда, вы говорите, она выехала из Новосибирска? Двадцать седьмого? Хорошо, хорошо. Семьдесят вторым? Значит, завтра утром прибудет в Москву. Прекрасно. Что? Что? Ну, знаете, этого я вам обещать не могу. Гарантий не даю, но сделаем все, что возможно. Звоните завтра во второй половине дня. Всего хорошего.
Майор положил трубку и сделал вид, что только теперь заметил Захарова, хотя во время разговора по телефону он видел, как тот переминался с ноги на ногу.
— Ну как? — спросил майор.
— Полное алиби.[2]
Григорьев встал, поджал губы.
— Что думаешь делать дальше?
— Искать.
— Кого искать?
— Пока человека, который взял у Кондрашова расческу и выронил ее во время ограбления Северцева.
— Расческу потерял Кондрашов. Потерял ее в воскресенье на том самом месте, где был ограблен Северцев, — медленно, чеканя каждое слово, проговорил майор.
— Откуда это известно?
— Пока ты ездил на завод, я провел очную ставку и допросил Кондрашова еще раз. Показал ему расческу. Он преспокойно ответил, что потерял ее в воскресенье в Сокольниках. Выезжали с ним в Сокольники. Кондрашов показал то место, где он с женой и тещей провел на лужайке выходной день. Это буквально рядом с тем местом, где мы на траве обнаружили следы ограбления Северцева.
— А не может здесь быть, товарищ майор…
— Нет, не может, — отрезал Григорьев и этим дал понять, что им все учтено до мелочей. — Расческа была потеряна самим Кондрашовым на том самом месте, где вы ее обнаружили. Правда, эта случайность очень редкая, но, как и всякая случайность, она реальна. Более того — проверена.
Планы, которые Захаров строил, пока ехал с завода, рухнули в одну минуту. Он стоял огорошенный и не мог собраться с мыслями.
— Что, зашатался? Не по зубам орешек? — не то подбадривал, не то подсмеивался майор, расхаживая со скрещенными на груди руками и глядя себе под ноги.
— Как с похищенными вещами, товарищ майор? По-прежнему ничего не известно?
Григорьев остановился и хитровато посмотрел на Захарова.
— А ты, я вижу, жох. Быстро выходишь из партера. Это хорошо, очень хорошо. — «Выйти из партера» у майора означало не растеряться и сообразно обстановке быстро выбрать новое решение.
— Кондрашова освободили? — спросил Захаров.
— С самыми наиглубочайшими и нижайшими извинениями. С Кондрашовым все. Его забудьте. В этом деле он чист, как поцелуй ребенка.
«Чист, как поцелуй ребенка», — подумал Захаров. Где же я встречал это. Ах, да — Лермонтов, «Герой нашего времени…» После некоторого молчания он заговорил:
— Товарищ майор, у меня есть некоторые соображения.
— Я вас слушаю.
— В нашем распоряжении осталась тысяча шоферов такси. Один из этой тысячи может быть полезен, — сказал Захаров, понимая всю сложность и трудность задуманного.
— Да, что верно, то верно, — согласился майор, рассеянно глядя куда-то через плечо сержанта. — Тысяча!.. — и, словно опомнившись, добавил: — А может быть, еще денек подождем? Может, вынырнут вещи?
— Ждать, товарищ майор, нельзя. Время работает против нас. Нужно начинать не позднее завтрашнего утра.
Посмотрев на часы, Григорьев заторопился. Его вызывали на доклад к прокурору. Времени оставалось неиного, а нужно было собрать кое-какие документы. Он продолжал разговаривать, роясь в бумагах:
— Версия с шоферами, она, конечно, реальна. Только подумайте хорошенько, хватит ли у вас сил, чтобы проверить ее до конца. Тысяча шоферов, и из них нужно найти одного.
— Лучшего пути у нас пока нет.
— Что сказал официант?
— Ничего нового. Старик их даже не помнит. Говорит, что, если бы он помнил всех, кого ему приходилось на своем веку обслуживать, то вряд ли он дожил бы до своих лет. Хороший старик, душой готов помочь, но не помнит. Стар.
Григорьев хотел что-то сказать, но в это время постучали в дверь.
— Да, да, войдите, — бросил он громко и раздраженно.
Вошел капитан Бирюков. Месяц назад он получил назначение на должность заместителя начальника отделения по уголовному розыску. Это был плечистый, атлетического сложения молодой человек, одетый в серый однобортный костюм, который сидел на нем, словно влитый. О Бирюкове ходила слава, как о смелом и решительном оперативнике, который на своем счету имел немало искусно проведенных операций.
— Да, я вызывал вас, — сказал майор, поздоровавшись с Бирюковым кивком головы.
— Я вас слушаю, товарищ майор.
— Вот что. Только сейчас я разговаривал с прокурором из Новосибирска. Двадцать седьмого оттуда в Москву выехала некая Иткина. Поезд семьдесят второй, вагон восьмой. Завтра утром она должна прибыть. Вот словесный портрет Иткиной, — майор подал исписанный лист бумаги Бирюкову. — Ее муж, Иткин Григорий Михайлович, работал в банке, похитил двести двадцать тысяч рублей и скрылся в неизвестном направлении. Есть сведения, что он в Москве.
Бирюков собрался что-то спросить, но майор понял его вопрос по одному взгляду.
— Нет. В дороге ее брать нельзя. Ей нарочно создали условия для тайного отъезда. Дело не в ней. Она едет с грошами, все деньги у мужа. Я записал вот тут, и его портретные данные. Посмотри, разберешь? Через час придет фототелеграмма с его личностью.
Бирюков взглянул на записи и, найдя то, о чем говорил майор, начал читать вслух:
— С виду лет сорока, роста выше среднего, худощавый, темноволосый, носит золотое пенсне…
— Разбираешь, — остановил его Григорьев. — В этом же поезде, только в соседнем вагоне, в девятом — не забудьте, за гражданкой Иткиной едет человек из Новосибирска. Пока еще Иткина не подозревает, что ее сопровождают, но прокурор беспокоится, что при высадке… — все-таки Москва, это не Новосибирск — она может ускользнуть, и все дело пропало. Нужно им помочь.
— Ясно, товарищ майор.
— Поручаю это дело вам.
— Есть, товарищ майор.
— Возьмите с собой из сержантского состава кого-нибудь понадежнее, только предварительно познакомьте его с положением дела. Оба хорошенько усвойте словесный портрет Иткиных. Предупреждаю,
