Не предполагал Захаров только одного: что в ответ на все его вопросы Толик будет лениво зевать и сонно смотреть в окно.
Что-то оскорбительное для молодого следователя было в этом равнодушии подследственного. Но чем больше путался Толик в своих показаниях, тем больше был уверен Захаров, что непременно распутает клубок.
О своих сообщниках Толик упорно не хотел говорить. Он придумывал разные небылицы, брал всю вину ограбления на себя; а когда его спрашивали о соучастниках, как и на первом допросе, он флегматично пожимал плечами и спокойно отвечал:
— Ростовчане. Знаете, хорошие ребята.
— Где они сейчас?
— Наверное, в Ростове.
Захаров нервничал, хотя внешне этого старался не показывать. Трое суток он бьется над Максаковым, но не подвинулся ни на шаг. За какие-то полчаса он закуривал уже третью папиросу.
— Гражданин следователь, вы так много курите, — спокойно заметил Толик, наблюдая, как Захаров разминал пальцами папиросу. Он тоже хотел курить, но был горд и крепился, чтоб не унизиться до попрошайничества. Свои папиросы он оставил на нарах в камере.
Николай видел, как жадно смотрел Толик на папироску, и просто, как всякий курящий человек, который понимает, что значит хотеть курить, протянул ему раскрытый портсигар.
— Закуривайте.
Папироску Толик взял. Но этот жест великодушия он расценил по-своему.
— Совсем как в кино. Там тоже при допросах следователь всегда угощает папиросой, — Толик усмехнулся, пуская кольцо дыма.
Протягивая Толику папиросу, Захаров совсем забыл, что он повторяет избитый ход, который практикуется, как по шаблону, при допросах. Мысленно он даже устыдился за этот свой невольный дешевый прием, но решил, что оставить без ответа выходку Толика нельзя.
— Есть вещи, в которых невозможно отказать даже врагу. А мы с вами граждане одной страны.
Толик был не глуп и мысль Захарова понял хорошо.
— Это правда. Курево — вещь особая, — согласился он.
Вид Толика был типичный для арестанта. Отказавшись от парикмахера, он оброс щетиной, которая еще не дошла до настоящей бороды, но уже давно перевалила тот «рубеж», который еще терпим в семье и на работе. Выглядел он лет на десять старше.
Глядя на Толика, Захаров пытался хоть на секунду проникнуть в его душу, почувствовать то же, что чувствует в эту минуту преступник. Но этого у него не получалось. Многое в логике мыслей и чувств Толика для него было непостижимо. Непонятным было и это циничное спокойствие.
— Значит, вы не знаете Князя? — уже в третий раз задал один и тот же вопрос Захаров.
— Первый раз слышу это имя.
Захаров с минуту помолчал и решил, что пора, наконец, пустить в ход то главное, что он припас заранее.
— Тогда знайте, что есть такой гражданин, по кличке Князь. Позавчера вечером он пьяный зашел к вам домой, и когда узнал, что вы арестованы, взломал гардероб и забрал лучшие вещи. Он искал золотую медаль, которую вы сбыли, но с ним не успели поделиться.
— Милицейская сказка! — процедил Толик сквозь кривую улыбку.
— Это только начало сказки. Теперь послушайте середину: ваша мать и сестра стояли перед Князем на коленях. Они просили его оставить хоть кое-что. Он ничего не оставил. Мать он ударил в грудь. Сестре нанес тяжелые телесные повреждения.
Лицо Толика оставалось по-прежнему сонливым. Захаров удивился его выдержке.
— Гражданин следователь, эти милицейские трюки так же стары, как моя покойная бабушка. Повторяю еще раз: никакого Князя я никогда не знал. А сказку можете продолжать. С детства люблю сказки.
— Самое интересное в сказках бывает в конце.
Захаров нажал кнопку. В сопровождении сержанта вошла мать Толика. Голова ее была забинтована, глаза заплаканы. При виде ее Толик встал, попятился назад.
— Что ты наделал?.. Хоть бы мать пожалел, — сквозь глухие рыдания проговорила вошедшая.
— Садитесь — показал ей Захаров на табуретку, с которой встал Толик. — Гражданка Максакова, расскажите о том вечере, когда к вам приходил в гости друг вашего сына.
— Господи, — не переставала всхлипывать мать, — за что ты меня только наказал?
— Прошу вас, не расстраивайтесь и расскажите все по порядку.
Несколько успокоясь, мать начала:
— В воскресенье это было, под вечер. Пришел он выпивши…
— Кто «он»? — вставил Захаров.
— Ну всё тот же, друг его, Князем они его зовут. Спрашивает: «Где Толик?» А мне и ни к чему. Кто его знал, что у него на уме. Я к нему со слезами. Говорю, забрали в милицию.
— А он?
— Он посидел-посидел, вперед все молчал, потом встал и полез в гардероб. Я вначале думала, что он так, шутейно, или оттого, что выпивши…
— Так, так, дальше? — поддерживал Захаров рассказ Максаковой.
— Когда он стал вытаскивать Толиков костюм, я подошла к нему и принялась стыдить его. Тут он оттолкнул меня и говорит, что это его костюм. Я было кинулась к соседям. Тогда он меня догнал в дверях и сшиб с ног. Я стала просить, а он заладил одно и то же: «Где золотая медаль?» Я сказала, что не видела у Толика никакой золотой медали. Он ударил меня ногой в грудь, а потом чем-то тяжелым по голове. Мать замолкла.
— А потом?
— Дальше я ничего не помню. А когда пришла в себя, увидела, что в больнице. Поворачиваю голову, смотрю — рядом на койке Валя. Вся в бинтах, лицо распухло.
— Какая Валя?
— Дочь моя. Всю ее изуродовал…
В продолжение рассказа матери Толик кусал губы, сжимал кулаки, наконец, не выдержал:
— Мама, хватит! Не нужно больше. Скажи, что с Валей. Где она?
— В больнице.
— Вот заключение медицинских экспертов. Ее положение тяжелое. Сотрясение мозга, лицо обезображено. Читайте. — Захаров протянул письменное заключение экспертов.
— Ах, подлюга!.. Ах, подлюга! — простонал Толик. Он стоял, опустив голову и закрыв глаза ладонями. Потом дрожащим от подступивших слез голосом обратился к матери:
— Мама… Прости меня. Иди, домой, прошу тебя, иди. Я виноват во всем. Меня будут судить.
Большего Захаров от этой встречи и не ожидал. Он решил, что дальнейшее пребывание матери только помешает допросу.
— Гражданка Максакова, вы свободны. Сержант, проводите, — сказал он вошедшему с карабином часовому.
Когда мать вышла, Толик твердо сказал:
— Гражданин следователь, я все расскажу. Все. Только пообещайте мне одно.
— Что именно?
— Свидание.
— С кем?
— С Князем.
— Зачем?
— Я хочу видеть его.
— А если это свидание не состоится?
— А если я задушу его в «черном вороне», когда нас повезут с суда?..
Толик дрожал.
