Жебжидовского, слыхали мы, уже будучи взрослыми.
— Кто же еще погиб? Вы, панове молодцы, начинаете и меня тревожить этой страшной грамоткой злодейски убиенных…
Хозяин поднялся из-за стола и прошел к двери, словно надеясь, что, когда он отойдет, кто-нибудь из гостей осмелится продолжить этот позорный реестр преступлений польской шляхты. Станислав Хмелевский посмотрел на казака, кивнул ему головой.
— Да что тянуть: пана Якова Бородавку казнили, — возмущенно сказал казак и подвинулся на скамье, словно усаживаясь поудобнее.
— Бородавку? — вздрогнул хозяин. Подошел к столу, будто собирался наказать казака за такую ужасную весть.
— Да, Якова Бородавку. Убили, как пса, забежавшего из соседнего двора. Без суда, ни за что, — поднявшись из-за стола, закончил Лысенко.
— Кому это снова захотелось нашей казацкой крови? — будто простонал хозяин.
Хмелевский тоже поднялся. Неужели хозяину не понятно?
— Не стоит произносить здесь имя мерзавца!
— Верно, пан Станислав. Все равно его уничтожат!..
Взволнованный Хмелевский наклонился к столу, наполнил бокалы вином и один протянул джуре. А сам пошел навстречу хозяину, держа два до краев наполненных бокала. В его глазах, красных от бессонницы, вспыхнул злой огонек, лицо побледнело. Только смерть убийцы может принести хоть какое-то успокоение!.. От дрожания рук вино выплескивалось из бокалов. Молодой гусарский старшина жаждал простого человеческого внимания. Может быть, искал сочувствия, совета или братской поддержки. Именно об этом думал сейчас и самый трезвый из них — хозяин дома.
— Наши гетманы или их полковники в тупом угодничестве разозленному иезуитами королю подыскали смелого убийцу. Для такой подлости Корона подготовила достаточно палачей. А о том, чтобы воспитывать людей, заботиться о честных хозяевах нашего польского народа, короли и не думают… — словно в бреду промолвил подвыпивший гусар.
— Если человек еще может мыслить, как пан Станислав, то не только мудрость, но и воля руководит им. Пану бы не шляхтичем, скажу, быть…
— Не все и шляхтичи одним миром мазаны, пан Яким. Немало из них добровольно пошло помогать чешскому пароду бороться за свободу. Слыхали мы о том, что и старший друг нашего уважаемого Богдана Хмельницкого, пан Кривонос, тоже воюет вместе с восставшими чехами где-то на их земле… Найдем и мы когда-нибудь верную дорогу… А наш молодой казак Юрко по поручению Сагайдачного должен был присутствовать при этом позорном убийстве. Да и поручение было хитро придумано. Наказной хотел спрятать концы своего страшного предательства. Джура должен был стать свидетелем непричастности наказного к преступлению. А то, что он опоздал ко времени казни… может, это только хитрый ход…
— Получил наказ только разузнать. А в это время и свершилась казнь, — вздохнув, произнес Юрко. — Пока доскакал… Заруцкому не нужны были свидетели из казаков. Говорят, что казнил его по решению какого-то суда. А где этот суд, кто судья, за какие провинности поплатился он головой?.. Теперь спешит к королю награду получать! Завтра должен проехать через Переяслав в сопровождении сотни гусар…
— Видите ли, пан старшина, короли считают всех нас, украинцев, преступниками. Всем сразу приклеили клеймо государственных преступников! А сами, для того чтобы держать в узде Украину и ее парод, опираются на Заруцких, — пробормотал хозяин.
— Воспринимаю это как упрек шляхте, к которой принадлежу. Но я воспитывался совсем в ином духе, да и не только я один. Я, как тесто у хорошей хозяйки, поднимался, рос, мужал под влиянием своего умного, правдивого и доброго отца. Только казацким судом, как и Жебжидовский, советовал бы я судить проклятых иезуитских пособников и врагов народа! Начнут с Заруцкого, но доберутся и до их наставников из верхушки шляхты! Нет, нет… гнев и ненависть казаков надо не гасить, как гасят сажу в трубе, а…
Воспитанный в духе правдивости, Станислав Хмелевский запнулся, не находя слов. Протянул бокал хозяину и, взяв его под руку, усадил за стол. Потом торжественно обменялись бокалами, словно скрепляли священный заговор… Молча чокнулись так, что вино плеснуло кровавой слезой через край. И одним духом выпили до дна.
Точно давали друг другу рыцарскую присягу!..
3
Словно пожар от удара молнии, вспыхнула вторая военная лихорадка в Турции. С севера надвигались черные тучи. Турецкий султан, обуреваемый странным желанием прославиться в военном походе, придумывал вместе с матерью все новые и все более коварные планы. Избавившись от брата — претендента на престол, султан загорелся желанием привлечь к себе внимание, возвыситься военными победами. Деспотизм и несбыточные мечты султана о военном триумфе толкали страну в пропасть и к упадку ее военного могущества на континенте.
Снова война, и снова с поляками — чтобы завершить столетнюю борьбу за полное подчинение Польши и Европы мусульманскому Востоку! Молодой султан был занят подготовкой к военному походу на молдавские земли и ни о чем другом не думал…
Именно во время этой военной лихорадки, которой был охвачен султанский двор, двое молодых греков, православных священников, выполняли рискованное поручение патриарха Кирилла. Вдохновленные религиозным подвигом, они обещали святейшему не только проводить беглецов к морю, но и помочь им выбраться на волю. Они подготовили надежный баркас с веслами и парусом.
Была еще ночь и над городом нависла сонная тишина, когда они вышли из резиденции патриарха в Стамбуле. Сам святейший Кирилл Лукарис провожал до обитой железом калитки усадьбы патриархии только одного беглеца. О других он позаботился заранее и о них не беспокоился: болгарин-янычар, турок — тоже из военных. Они сумеют легко ускользнуть незаметно, пользуясь военной сумятицей.
Богдану так и не удалось днем повидаться с патриархом, своим старым другом и единомышленником, так много сделавшим для его побега.
— Благословенна мать, которая своим чистым от лукавства света молоком вскормила такого сына! — произнес патриарх, благословляя Богдана на рискованный побег. — Не стал ты, сын мой, католиком, когда учился в иезуитской коллегии во Львове! Так какой же из тебя мусульманин, в неволе и в беде принявший магометанство?.. Да простит святая троица единосущная этот невольный грех твой, сын мой. Будешь ли ты ревностным христианином — не знаю, предсказывать не стану… Твои увлечения мученическим подвигом патриота-безбожника Кампанеллы похвальны! Кампанелла настоящий мученик, отдавший свою жизнь за науку будущего, за равенство меж людьми!.. В темнице, во время пыток, он проклинал иезуитов, врагов справедливой веры и науки… Благословляю тебя, брата во Христе, на такой же подвиг, на самоотверженное служение христианскому народу!..
Патриарх еще раз благословил и поцеловал в чело своего молодого друга, отправляя его в путь в сопровождении своих надежных людей.
— Стоит ли рассказывать кому, мой юный друг, о том, что ты был отуречен и мусульманскими молитвами от азана до азана осквернял свои уста? Мой медальон с образом Христа-спасителя, как булла всепрощающая, поможет тебе, когда попадешь к христианам, сущим на земле.
На востоке загорался рассвет. Двое греков, слуг патриарха, Назрулла с янычарами — албанцем Ноем и болгарином Испирликом — поджидали Богдана, прощавшегося с патриархом. А глава греческой церкви в столице Византии возложил свою руку на непокрытую голову беглеца — он благословлял в опасный путь сына, возвращающегося на землю родной матери. Богдан прощался с патриархом ночью, словно с покойником в заколоченном гробу. Так и не увидел ни седых волос, ни выражения глаз — все скрыла темнота, только, как сон, запечатлелись в сознании феерическая ночь, силуэт старца и его голос…
Оба дрожали от волнения.
Только образ патриарха, возникавший в воображении Богдана, точно светоч добра и побратимства, вдохновлял его на борьбу за родной край. С этой же минуты буду бороться и мстить, преодолевая на своем пути опасность, решил он. Патриарху тоже нелегко сохранить в окружении врагов эту твердыню.
Богдан знал, что его ждут, и, распрощавшись с патриархом, побежал к своим бескорыстным, почти незнакомым ему спасителям.
Только одного Назруллу он знал! Знал и его желание отомстить за своих обездоленных детей,
