посполитые. Но сердцем почувствовала, что ни этой пожилой, осунувшейся от горя женщине, ни ее дочери сейчас не до нее. Гетманша пообещала, но тут же отослала ее к своей дочери, словно хотела поскорее избавиться от просительницы. А поможет ли дочь покойного вдове Хмельницкой? Здесь чеканят золото, чтобы прежде всего выкупить мертвого и сгнившего уже в земле гетмана! За мертвого — сотни тысяч злотых! Им дороже мертвый гетман, чем живой воин — ее сын…
А чем она сама может помочь своему Богдану?..
Михайло был всего лишь подстароста, сотник. Когда не стало самого, забыли и о его заслугах.
Оглянулась, когда за вдовой гетмана, сопровождаемой дочерью, закрылась дубовая дверь, словно спрятав их в тайник. Одиноко стояла Хмельницкая в покоях, где веяло холодом траура и скорби. Горничная не знала, что делать ей с просительницей. Внимательно слушала она разговор вдовы чигиринского подстаросты со всесильной вдовой Жолкевского. В любую минуту готова была выполнить приказ хозяйки: то ли вывести подстаростиху из приемной, то ли посадить в господское кресло, напоить водой.
В последней комнате, при выходе из дома, в котором Матрена надеялась найти утешение, если не помощь, она почувствовала, как больно у нее сжалось сердце, и огляделась. Ведь это господская приемная, где всегда толпятся разные люди, приезжие и местные, господа и дворовые. Вдруг у Матрены часто-часто забилось сердце, она схватилась рукой за грудь.
Может быть, она увидела знакомое лицо, промелькнувшее как во сне, воскресившее в памяти далекое детства? Небольшие белокурые усы, светлые глаза и широкие плечи…
»…Так, может, убежим, дивчина, куда-нибудь в Белоруссию и скроем там нашу любовь!..» — как дьявольское искушение пришли на память эти давно сказанные, по до сих пор не забытые слова. Этот разговор состоялся за несколько дней до свадьбы с нелюбимым слугой Жолкевского. Какое утешение они могли принести ей?.. Лишь разбередили сердечную рану.
Теряя сознание, почувствовала, как ее подхватила сильная мужская рука. И вовремя!
— Пани Матрена? — услыхала она чистый, мужественный голос переяславского парня Василия Ставка, который исчез из местечка на второй день после ее свадьбы. Говорили, что он подался в Белоруссию. Убежал от мести Михайла Хмельницкого.
Неужели это не сон? Открыла глаза и снова закрыла их. Но успела заметить немного поседевшие на концах роскошные усы, поношенную жолнерскую одежду. А глаза, те же самые глаза, светились лаской и добротой.
— Василий? Боже мой, Василий!.. — словно спросонья произнесла, опираясь на сильную руку жолнера. Не ожидала она такой встречи, давно похоронив свои девичьи мечты о счастье.
7
Кто не знал на Украине Петра Сагайдачного, не слыхал о его политических и военных интригах! Казаки и посполитые по-разному называли его. «Наш гетман Петр Конашевич», — говорили старшины реестрового казачества и члены их семей. Сами же реестровые казаки называли его паном гетманом, а запорожцы — Сагайдаком.
В Субботове кое-кто называл его даже Коронным, не скрывая неприязни к нему. Матрене еще в Чигирине многое рассказывал о Сагайдачном ее сын. Этот ловкий, разбитной человек, получивший образование в Острожской коллегии, надеялся на то, что имя князя-просветителя поможет ему возвеличиться и прославиться. Королевские войска потерпели тяжелое поражение за Днестром, а он в это время носился по белому свету. Снова вместе с королевичем Владиславом ходил войной на Москву, чтобы покорить ее Польской Короне. Украинский народ помнит, как Петр Сагайдачный, поддерживая королевича, окружил и взял город Ливны. Пленил воеводу Никиту Черкашина. «Не в ясырь ли взял, как турки?» — посмеивались жители Приднепровья. Воеводу Елецкого убил, а его молодую жену увел. А воспитанник Острожской коллегии хорошо знал, что Елец — Московия, а не Крымское ханство или Турция. Что хотел, то и творил христианин Сагайдачный, выслуживаясь перед польским королем… Московское посольство, направлявшееся к крымским татарам, на полпути перехватил. Посла Степана Хренова и его писаря Бредихина принудил стать казацкими старшинами. И остались! Так и не вернулись обратно царские послы. А Сагайдачный с казаками дошел до самой Москвы, помогая польскому королю Сигизмунду…
«Но он-то не вошел в Москву, сам остановился у ее стен», — говорили реестровые казаки, выгораживая гетмана.
Вдруг иерусалимский патриарх приостановил успешное продвижение гетмана. И Сагайдачный остановил казаков! Казалось, лишь прижизненной славы добивался человек. Какой-нибудь, лишь бы славы. А может, он давно облюбовал какую-то одну славу? Славу властелина, пусть и неполную, только бы при прославленных владыках…
Не вдове, не женщине угнаться за таким гетманом. Стали распространять слухи, что Петр Сагайдачный вдруг гетманские клейноды[2] сменил на церковные свечи, торжественно выстаивая перед алтарем во время богослужения. Почувствовав заметное ослабление влияния озабоченных своим поражением иезуитов, гетман действительно развернул религиозную деятельность на Украине. Словно подражая королевским и иезуитским властям в Польше, Сагайдачный ревностно принялся наводить порядок в церковном хозяйстве Украины. Для этого как раз было подходящее время: шляхта готовилась дать реванш туркам. Униаты обрекли на гибель православные приходы и их храмы, десятки попов постригли в ксендзов. Сагайдачный ловко использовал замешательство и растерянность в королевстве после цецорской трагедии и срочно стал восстанавливать на Украине митрополичьи и епископские кафедры. Воспользовавшись заездом в Киев по пути из Москвы патриарха Феофана и сопровождающих его софийского митрополита и епископа Стагонского, гетман задерживает их на Украине, намереваясь проехать с ними по православным епархиям, чтобы попутно посвятить своих пастырей в сан митрополитов и епископов.
В это время и застали Сагайдачного высокие послы короля из Варшавы. Им пришлось долго ждать в саду Печерской лавры, покуда Нов Борецкий закончит богослужение. Гетман украинского казачества в течение всего митрополичьего богослужения смиренно стоял посреди церкви, держа в руке большой мерликийский подсвечник с восковой свечой. Рядом с ним стоял сам затворник Антониевой пещеры Исайя Копинский, которого иерусалимский патриарх Феофан собирался посвятить в епископы Перемышля после пятнадцатилетнего пребывания в пещере.
Так и увезли украинского гетмана реестровых казаков с церковной службы прямо на службу королевскую. Едва успев захватить гетманскую саблю, взамен подсвечника, он направился в Варшаву!
…Хмельницкая не возражала против предложения Ставецкого проводить ее «хотя бы до Киева», чтобы помочь встретиться с чрезмерно занятым духовными делами казацким гетманом. Узнав о постигшем Матрену несчастье, Василий решил оставить на время жолнерскую службу. Он надеялся излечить старые незажившие сердечные раны. Ему доставляло радость сопровождать любимую, теперь такую беспомощную женщину, быть ее бескорыстным помощником и наставником.
Ставецкому казалось, что только из этих побуждений поехал он с ней. Ведь Матрена теперь не девушка с толстой косой, как прежде. И не он расплел ее девичью косу…
Он давно уже смирился со своей горькой участью. Матрена все такая же искренняя, душевная, как и тогда. Как думает жить дальше, оставшись вдовой во цвете лет? Непременно надо спросить!..
После долгой и трудной дороги Матрена отдыхала на казацком подворье на Подоле. А Ставецкий в это время успел побывать в Лавре, разузнать о гетмане, встречи с которым добивалась Матрена.
Чего только не услышишь в Лавре от богомольцев и служителей церкви. Опытному воину не было необходимости расспрашивать, обращать на себя внимание богомольцев. Он без расспросов все узнал.
— Сам король пригласил Конашевича на совет, — рассказывал Ставецкий. — Святые отцы, как молитву, скороговоркой пробормочут об этом, чтобы не все и поняли, о чем идет речь. Но миряне уже догадываются о причине срочного отъезда казацкого старшого в Варшаву.
— Снова война? — решила Матрена, делая вывод из сказанного Василием.
— Похоже, что война. И снова с турками. Король в присутствии сенаторов и всей шляхты объявил гетмана реестровых казаков опекуном королевича, снаряжая его в поход против турок. После такой чести, сказывают, Конашевич недолго задержался в Варшаве. Вернулся, словно засватанная девица после смотрин. Будто бы жену из Самбора вызвал, стараясь скрыть свою подготовку к войне.
— Война, Василий, не посиделки в заброшенной избе, ее не утаишь. Вон одних молебнов сколько служат в монастырях и церквах. Где же теперь нам полковника искать? Ведь он мог бы спасти Богдана, обменяв его
